Морозов, Струмилин и Аветисян переглянулись.
– Это к пурге, – сказал Струмилин Павлу, – имейте в виду на будущее: фиолетовый цвет – самый гадкий для нас здесь, в Арктике. Сколько еще нам до места, Геворк?
Аветисян отошел к своему столу, помудрил там с логарифмической линейкой и ответил:
– Тридцать одна минута.
– Благодарю вас. Володя, ну как? Успеем до пурги?
– Успеем.
– Да?
– Пожалуй, успеем.
– Такой ответ сейчас мне больше нравится, – улыбнулся Струмилин.
В кабину заглянул Дубровецкий.
– Летчики-пилоты, бомбы, самолеты, очень что-то здорово стало болтать, – сказал он, – в меня вселяется страх.
– Выселите его, – посоветовал Павел.
– Вам хорошо, вы мужественные, а я весь соткан из видимых миру слез и невидимого миру смеха.
– Это наоборот цитируется, – заметил Павел.
– У Гоголя – да, – согласился Дубровецкий, – но самобичующая правда вот моя походная визитная карточка.
– У вас их всего две? – спросил Морозов, подмигнув Павлу.
– Не понял…
– Что ж тут не понять: одна – походная, другая – стационарная. Одного такого шутника я уже знал.
– Кто же это?
– Двуликий Янус.
– Удар под микитки в шутливом разговоре, – сказал Дубровецкий, подняв указательный палец, как патер, – разрешался только одному человеку…
– Кому же? – спросил Морозов.
– Начальнику отдела сатиры в Мосгосэстраде.
– Квиты, – сказал Морозов, и все засмеялись.
– Подходим, Павел Иванович, – сказал Аветисян.
– Давайте-ка, Паша, – откашлявшись, скомандовал Струмилин, – спустимся и поищем льдинку.
Спускаясь, самолет попал в воздушную яму, и Дубровецкий, стоявший рядом с Морозовым за спинами летчиков, сильно ударился головой о переборки.
– О черт, – сказал он, – не хватало мне только лишиться языка! В Арктике это особенно весело.
– Во-он хорошая льдинка, Павел Иванович, – кивнул головой Павел на большое ледяное поле.
– Слишком хорошая.
– Вы не любите слишком хороших льдин?
– Не люблю.
– Очень хорошая льдинка, – сказал Морозов. – Паша прав…
– Предлагаете сесть?
– Пожалуй, да.
– Дымовую шашку! – скомандовал Струмилин и повел самолет на бреющий полет.
Он долго утюжил льдину, куда дольше, чем ту, с которой ушли два часа тому назад.
– Ладно, – сказал Струмилин, – будем садиться. Люк приготовьте!
У открытого люка стали Морозов и Сарнов. Как только лыжи коснулись льда, они сразу же высунулись, чтобы наблюдать, не появится ли вода. Самолет плавно бежал по льду. Но когда левая лыжа проходила по небольшому сугробу, самолет качнуло, и Морозов, неловко растопырив руки, упал на колени. Сарнов держал тяжелую дверь люка. Он не мог отпустить ее, потому что, отпустив дверь, он сделал бы еще хуже: