Морозова вытолкнуло бы немедленно на лед. А при огромной скорости самолета – это верная и немедленная гибель. Морозов пытался ухватиться пальцами, но его ногти скользили по обшивке, он неуклонно сползал вниз, неуклюже размахивая правой рукой и царапая ногтями по обшивке левой. Все это длилось какую-то долю секунды.
И еще осталась доля секунды до того, как он вывалится на лед и разобьется.
Дубровецкий, сидевший на запасном бензобаке, не то чтобы бросился к Морозову.
Каким-то непонятным, акробатическим движением он вскинул свое грузное тело и, распластавшись, полетел к Морозову. Он плюхнулся рядом с ним, застонал и в самый последний миг успел ухватить Морозова за воротник. Он затащил его в самолет, помог встать, поднялся сам и сказал:
– И все-таки оперативность – лучшее качество советской журналистики.
Сарнов, бледный до синевы, разлепил губы в улыбке.
– Ах, какой же вы молодчина, за вас Морозов должен свечу поставить!
– Религиозный дурман – опиум для народа.
Морозов хлопнул Дубровецкого по плечу и сказал:
– Будет вам, дружище. Что вы хитрите все время? Дуракам надо хитрить. С меня ужин в "Астории".
Подошедший Брок сразу же отреагировал.
– Обыкновенный питерский эгоизм, – сказал он.
– Почему?
– А с нами как быть? С москвичами?
Сарнов ответил:
– Мы пришлем вам коньяку заказной посылкой.
– Вы его еще вынесите нам на подносе, разлитым по стаканам, как дворникам.
– Вы извозчики, а не дворники.
– Зря вы спасали этого гражданина, – сказал Дубровецкому Брок, понапрасну затраченный труд, который граничил с героикой. Во имя кого?
Сарнов выглянул в люк и замахал руками.
– Вода! Вода! – закричал он. – Вода под лыжами.
Снег, убегавший из-под левой лыжи, становился сначала голубым, потом серым, а потом и вовсе черным. По снежному полю тянулся черный след, будто рваная рана.
Струмилин негромко скомандовал:
– Газ!
– Есть газ!
Моторы взревели, и самолет резко повело вперед.
– Не хватит разбежаться, там торосы, – сказал Богачев.
– Верно. Отставить, – так же негромко и спокойно сказал Струмилин. Будем разворачиваться. Тормоз, Володя.
Богачев, замерев, следил за работой Струмилина. Его, в который раз уже, поражала точность каждого движения командира. Но сейчас, в этот критический момент, когда все решалось мгновениями, Павел искал в Струмилине хоть каплю напряженности и той "мобилизованности", о которой он читал в книжках, описывающих подвиги.
Никакой напряженности в Струмилине не было: он сидел, откинувшись на спинку своего кресла, и, спокойно управляя машиной, успевал перекладывать языком леденец. Он не выплюнул леденец, когда узнал про воду, а продолжал неторопливо сосать его, перекладывая языком с правой щеки за левую.