— Трудно будет, — подумал, прибавил: — Труднее, чем в мае.
Попытался расстегнуть ворот гимнастерки… Дернул, оторвал пуговицу. И полковник Добрынин, так хорошо знавший Жердина, понял, какого труда стоит командующему говорить страшные слова обычным голосом, сохранять внешнее спокойствие. Только вот эта пуговица…
Жердин поднялся. Командиры дивизий тоже поднялись.
— Вопросы есть?
Все молчали.
— Добрынин?
— У меня нет вопросов, товарищ командующий.
Жердин стоял, уперев кулаки в край стола. Смотрел вниз, то ли на карту, то ли на свои руки… Потом захватил ладонью подбородок и так стоял не шевелясь, словно надеясь, поджидая кого-то иль собираясь со своими мыслями. Сказал глухо:
— Ваши соображения…
Пушки били туго и жестко, снаряды ложились близко. Блиндаж, казалось, заносило, все заносило в одну сторону, словно попасть, разбить его решили именно с того конца, где стоял генерал Жердин.
— Надо подумать, — отозвался кто-то.
Положения более трудного, кажется, не могло быть, высказывать какие-то соображения никто не решался. Только начальник артиллерии смотрел прямо на командующего. Смотрел решительно, с вызовом.
У него сложился план…
Сейчас высказать иль наедине?
* * *
На рассвете седьмого августа, обнимая плацдарм с трех сторон, заговорили германские батареи. Командир четырнадцатого танкового корпуса генерал фон Виттерсгейм направлял танковый удар с командного пункта армии: удобнее было координировать действие танков и пехотных дивизий.
Звуки сражения доносились далекими раскатами, они удивительно походили на грозовые, потом сгустились, слились воедино, словно там, на краю земли, началось светопреставление.
Фон Виттерсгейм сказал:
— Если говорить откровенно, меня занимает другое…
Паулюс посмотрел на него вопросительно.
Они были знакомы много лет, мнение о Виттерсгейме как о человеке в военном отношении весьма одаренном и решительном сложилось давно. Но сегодня в нем проглядывало что-то непонятное, странное.
— Главная цель летней кампании, как известно, — овладение Кавказом, его нефтяными районами, — заговорил фон Виттерсгейм сухо и бесстрастно. — Совершенно очевидно, что снимать с главного направления четвертую танковую армию и две пехотные дивизии стратегически неверно. Но их сняли. Их повернули на Сталинградское направление. Потому что без этого мы не возьмем Сталинград. Вывод: у нас нет свободных резервов. Если расчеты на неспособность русских к сопротивлению, что с таким красноречием изложено в последней директиве, не оправдаются, мы окажемся в тяжелейшем положении.
Виттерсгейм вслух говорил то, о чем думал и чего боялся Паулюс.