— Не «почитай», а «считай», — возразил ремесленник.
— Пиши, пиши, — понукал старшина. — Моя грамота нынче — вот она, — и он шлепнул рукой по винтовке. — «Избу перекрывать покеда не надо, хлебец берегите. А деньги, что скопили мы с тобой, отдайте Гришке Пронину: пришел человек без ноги, ни кола ни двора… Ему — надо».
Мария написала Косте две телеграфные строчки, стояла и слушала… Ей показалось — всю Россию.
У входа заметила доктора искусствоведения Межерова. Сколько помнила, он всегда был изящным, красивым, молодцеватым. Поговаривали, что, если когда-нибудь Межеров отважится писать мемуары, для искусства в них не будет места.
Межеров стоял у притолоки и торопливо ел с газеты черный хлеб. Увидел Добрынину и, не поздоровавшись, заговорил:
— Понимаете, я убедился, что самое главное не в том, что съесть, а чтобы — вовремя. Вы где сейчас?
Мария увидела вдруг свои кирзовые сапоги, фуфайку с вырванным клочком на рукаве, неотмытые руки… Осиплым голосом сказала:
— Строю баррикады.
Межеров кивнул:
— Я — тоже. То есть я читаю лекции.
— По искусству? — очень тихо спросила Мария.
И вдруг решила, что никогда не любила профессора Межерова за его подозрительную чистоплотность, за его хохоток, успехи у женщин; не любила за блестящие лекции, слушать которые ходили, как на праздник… Она подумала, что это он, профессор Межеров, учил ее не тому и не так. Это он виноват… Оказывается, продолжает читать лекции. И слушать эти лекции приходят, как на праздник…
— Да, — подтвердил Межеров, — я читаю лекции по истории русского искусства! И я знаю, почему вы об этом спросили! Но сейчас я читаю по-другому. Конечно — виноват: надо было давно читать по-другому.
Профессор Межеров замолчал. Мария увидела, что на нем потертое демисезонное пальто и разбитые серые валенки. Ей захотелось сказать что-нибудь доброе, ласковое, женское… А сказала другое:
— Мой муж пропал без вести. Еще в сентябре. Я до сих пор ничего не знала…
Профессор Межеров долго смотрел на Марию, пытаясь что-то осмыслить, понять… Смял, скомкал газету, бросил в урну. И суетливо зашарил по карманам. Но ничего не нашел. Опустил голову ниже, будто увидел что-то под ногами, и закричал надорванно, громко:
— Сына моего, Евгения, убили! В сорока километрах от Можайска! Штыком — в грудь!..
* * *
Даже сейчас, в поезде, Мария вздрогнула от этого крика.
Вернулся, сел на свое место молодой солдат с одной рукой. Мария спросила:
— Вам далеко ехать?
Солдат сказал:
— Обидно. Понимаете, без руки…
— Без руки жить можно.
Солдат вскинулся:
— Сейчас воевать надо!
И ушел в тамбур.