— Слушайте!
На другом конце провода ответили спокойно:
— Да, слушаю.
— Поднимите по тревоге истребительные батальоны и отряды народного ополчения! Вы слышите? — по тревоге!
— Слушаюсь.
— Прикройте город с севера по рубежу Сухая Мечетка. Вас поддержит учебный танковый батальон. Выполняйте! — И повернулся к членам комитета обороны. Махнул рукой, хотел разогнать известковую пыль. — Соедините меня с полковником Сараевым.
Чуянова тронули за рукав:
— Алексей Семенович, здесь оставаться опасно.
Земля и небо пропали.
Немецкие бомбы разваливали каменные дома; вырываясь из проломов и окон, мел по улицам шалый огонь, оставлял за собой груды негаснущих углей. В горячей дымной невиди метались люди, несли раненых и детей…
Низовый крепкий ветер гнал над Волгой черный пепел и тротиловый смрад.
Девчонка, молоденькая, хрупкая, почти ребенок, волокла, тащила раненого. А раненый тяжелый, неподъемный, и сумка с противогазом только мешает, и сердечко захолонуло от страха… Рядом полыхает, рвется огонь; бомбы упали — одна, другая… Шибануло горячей волной, каменным крошевом.
— Ой, ой, о-ой!..
— Люди-и!.. Помогите-е!.. А-а-а!..
Девчонка упала. И раненый затих, перестал стонать. Они лежали рядом, кровь на асфальте была еще теплая, живая, не свернулась и не потемнела… И осколок еще не остыл. С ладонь величиной, с рваными краями… С аккуратной нерусской буквой.
Сквозь тучи дыма продиралось иногда августовское солнце. Но тут же меркло.
Горели заводы и дома, горели у пристаней пароходы.
А бомбы все падали.
У памятника Дзержинскому человек с деревянной ногой, в изорванной рубашке вскидывал винтовку, стрелял по самолетам. Рядом стояла бадейка с краской, валялась кисть.
А из черного жерла репродуктора бухали тяжелые слова:
«ПРИКАЗ ГОРОДСКОГО КОМИТЕТА ОБОРОНЫ!.. СЕГОДНЯ, ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕГО АВГУСТА…»
Вырываясь из огня и дыма, заводские гудки трубили боевую тревогу. Их слышали за Волгой, на городском оборонительном обводе, их слышал генерал Хубе, командир шестнадцатой танковой дивизии.
Это был храбрый генерал. Он упивался звуками сражения, словно музыкой, он любил войну и кризисные часы… Может быть, потому, что не знал поражений.
Но сейчас тревога сталинградских заводов ему не нравилась. Таких могучих гудков он еще не слышал.
Танки шли уверенно и смело, — впереди виднелся край земли: белая церквушка с колокольней и широкая полоса воды.
Волга!
Сталинград лежал правее. Чуть правее. В огне и дыму. Было видно, как пикировщики ныряют в смоляное облако. Оно растет на глазах, дым подымается все выше, заслоняет солнце…
Конечно, там не осталось ничего живого. Нелепостью было бы считать, что город способен сопротивляться. Его уже нет, города…