Измученно поднялся, спросил:
— Разведчики, значит, не вернулись?
Коблов наклонил большую голову.
— Не вернулись, товарищ комбат, — сказал он сумрачно. Помолчал, послушал, как догоняют друг друга минные разрывы, прибавил: — Похоже, обнаружили их…
— В роте большие потери?
Коблов помялся:
— Кто его знает. До полуночи, кажись, все были целы, а теперь — не знаю. Мы, товарищ комбат, окопались метрах в тридцати от немцев, не больше. Мины кладут позади, ближе боятся — не угодить бы в своих… Если только ручные гранаты… Так ведь сплошных окопов нет, куда станешь кидать? Этак гранат не настачишься. Наши сидят под вагонами в ямках… Я считаю, как у Христа за пазухой.
Коблов говорил тихо, а руки его беспокоились, что-то искали, щупали фуфайку…
— Ты что? — спросил Веригин.
— Просьба у меня, товарищ комбат. — Коблов попробовал улыбнуться. Но улыбка не вышла, губы повело точно судорогой: — Разрешите мне на водокачку… Вечером, на закате.
Веригин удивился:
— Это зачем?
— Может, село свое увижу. Если на закате, да в бинокль… Думаю, можно увидеть.
— Далеко?
— Километров тридцать.
Веригин мотнул головой:
— Не увидишь.
Но Коблову очень хотелось посмотреть в сторону родного села, из которого ушел на второй день войны, которое видел во сне… Потоптался на месте, шагнул вперед:
— Разрешите, товарищ комбат. Мне надо увидеть. За Волгу я не пойду, если даже прикажете.
Капитан Веригин смотрел на него снизу вверх: громадный, кряжистый, затверделый… Словно дубовая стволина — ни мороз, ни зной, ни топор не берут. Вспомнил голый кремнистый бугор; кинжальный огонь немецких пулеметов; развороченные окопы и блиндажи в двадцати километрах от Харькова; неприбранные убитые на задонском плацдарме; танки на бросок гранаты у высоты с отметкой 137… Этот солдат был везде. И сейчас вот он, в самой середке…
Веригин лапнул себя за карман, поискал закурить. Сказал:
— Мне — что? Мне не жалко, лезь. Погляди. Только до вечера дожить еще надо. Да учти: я посадил на водокачку уже третьего наблюдателя. Похоже, снайпер у них… Понял?
Коблов сказал:
— С божьей помощью обойдется, товарищ комбат, — и опустил голову. Капитану Веригину показалось — совестливо. — Если случится, недосчитаетесь — убит, значит. Уж вы, пожалуйста… Так, мол, и так — убит. Не хочу быть в пропавших без вести. Уж вы, пожалуйста… В плен я не сдамся.
Тяжелый взрыв тряхнул, приподнял и поволок в сторону пол и каменные стены… Коптилка погасла. Вторая бомба легла чуть дальше… «Что это с ними? Ночью — бомбить?..» — недоуменно подумал Веригин.
Минометами немцы увлекались всегда, а чтобы ночью бомбить — такого не бывало.