Мишка Грехов смотрел холодными строгими глазами.
Овчаренко сказал:
— Из-пид Киева разом ишлы.
Семен Коблов нагнулся, поправил Мишкины волосы:
— Прощай, боевой товарищ!
И все, кто был еще жив, сошлись вокруг мертвого тесно, как на последнюю молитву.
Прощай…
Опустили Мишку, засыпали. На могильный холмик положили каску. Овчаренко принес обрывок пулеметной ленты, тихонько сказал:
— Може, завтра побачимося…
С немецкой стороны взлетели разноцветные ракеты, а вверху заурчал «кукурузник». Вспыхнул, загорелся зенитный прожектор, опустился совсем низко, выхватил каменную фабричную трубу и погас.
Лейтенант Агарков оставил четырех солдат при двух пулеметах, других повел в тыловой конец дома. Повел не подвалом, а через первый этаж — боялся опять услышать детский плач.
Шел, не зажигая фонаря, ощупкой, на память.
Наверно, немцы повесили осветительную ракету — увидел оконные проемы, на стены легли большие синеватые пятна. И человека увидел, прямо перед собой. Ту самую старуху…
Понял, что больше всего не хотелось видеть вот ее.
— Умерла наша красавица, — чуть слышным голосом произнесла старуха. — Умерла, сердечная. Не прогневила Иисуса Христа, сына божьего, ни слезой, ни жалобой. В последний разочек вздохнула, словно гулюшка…
Лейтенант Агарков шагнул в сторону, обошел и, чувствуя, как поднялось в душе озлобление на старуху, на самого себя, на капитана Веригина, который приказал копать ход сообщения, обернулся назад:
— Живей!
Слышал, как вздохнул Анисимов:
— О господи…
То ли ответил командиру роты, то ли откликнулся на слова старухи…
В подвале, в самом торце, откуда следовало копать, горела «катюша». Старик в изорванной фуфайке, в валенках, долбил камень. Глянул на лейтенанта, рукавом вытер лоб:
— Вон, боец приказал.
— Погоди, — сказал Михаил, — мы сами…
Но старик то ли не слышал, то ли не желал бросать работу, продолжал долбить.
Дождь перестал, пахло горелым железом и печиной. Временами проглядывала мутная луна с отбитым краем.
Ветер тянул холодный, гнал по черному небу лохматые тучи. Луна подставляла покатый лоб, упиралась, но тучи бежали и бежали. Это они оскоблили, ошарпали старую луну. И напрасно упирается… Да нет, уже сорвалась, побежала сквозь тучи, сквозь ночь… Тучи стоят, а луна бежит. Только никак не может почему-то убежать от фабричной трубы.
Лейтенант Агарков вылез наружу, прилег, прислонился к вороху щебня с подветренной стороны. Руки сунул в рукава шинели. Слышал, как скребут лопаты, кто-то с придыхом садит ломом. То и дело железо бьет о железо, удар получается громким, звонким. Михаил всякий раз подымает голову, сердито окрикивает: