— Тише вы!..
До немцев сто шагов.
— Тише, — еще раз говорит он и пристально глядит вперед, куда потянулась черная полоска траншеи. Там, впереди, разбитый грузовик. От грузовика, навстречу, копают саперы… Он не видит их, но до слуха то и дело долетают удары лома.
— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант…
Подползает Анисимов, сует в руки свернутую цигарку:
— Вот, ребята насбирали, велели вам отдать.
Курить хочется смертельно. Покурить и уснуть — больше ничего от жизни не надо.
— Спасибо, — говорит он. — Вы там осторожно, чтобы немцы не увидели огонь. — Анисимов молчит, только вздыхает. И не уходит. Михаил догадывается, спрашивает: — Последнее завернули?
Анисимов опять вздыхает.
Михаил поспешно роется в карманах, ищет спички. Прячет огонек в больших ладонях, прикуривает, жадно глотает первую затяжку, говорит:
— Не уходи, я сейчас.
Анисимов молчит. Он понимает. С таким-то командиром жить можно.
Агарков затягивается три раза подряд, возвращает цигарку.
— Ступай. Курните все по разочку.
Анисимов уходит. Минуту не слышно ни лома, ни лопат… Потом — негромкий голос Лихарева:
— Кончай перекур.
Опять заскребли лопаты, кто-то простонал, Агаркову почудилось, всхлипнул:
— Бинт… Затяните потуже.
И тихий голос Шорина:
— Поди отдохни.
Ночь дышала тяжело, далеко и глухо били пушки. А тут, в сердцевине города, было тихо. Лейтенант Агарков слышал измученное дыхание своих солдат, невнятное бормотание и тупые удары лома…
Превознемогая самого себя, поднялся, влез в траншею:
— Дайте мне.
Отобрал у кого-то лом, сбросил шинель. Поплевал на руки…
Кто-то сказал:
— Сверху ловчее.
Михаил вылез из траншеи, стал отваливать землю, с выдохом, с тягучим хрипом, точно заставлял, подталкивал себя, торопился отдать последние силы. Рядом долбил, ворочал рядовой Шорин. Он работал безостановочно, как заведенный: лейтенант Агарков слышал его могучий дых, видел широкие плечи, крепко поставленные ноги…
Михаил с удивлением подумал, что совсем не знает этого бойца, даже голоса не помнит. Шорин никогда ни о чем не просит, почти не разговаривает, не ругается, не сетует… Рядом всегда бывает Анисимов. Тот и спрашивает, и отвечает за Шорина, и ругается иной раз… Три дня назад, когда взяли этот дом и он, лейтенант Агарков, стал писать об отличившихся командиру батальона, Шорин долго хмурился, сопел… Потом сказал:
— Зря все это. Одному поставят четверку, другому — пятерку… Зачем? Кабы школьники мы…
Анисимов замахал на него руками:
— Будя, будя… Ты, Шорин, завсегда: молчишь, молчишь, а потом бухнешь, как в золу… Право слово. Начальство заботится о нас, а ты — вон что.