Ударил, прокатился прощальный залп…
Вырос холмик земли. В изголовье Прохор положил большой пароходный якорь.
Митя сказал тихонько:
— Пойду. Отолью воду из лодки. И пробоину законопачу.
Сейчас он помогал Косте, обветрел, сделался как будто выше ростом…
— Ступай, — кивнул Костя, — я приду через полчаса.
Но через полчаса Костя не придет. И через час не придет. А когда вернется на берег, Мити уже не будет в живых.
Костя пошел с матерью до заводских ворот. У могилы остались Прасковья Кузьминична и дворник Прохор. Старушка не плакала, только шевелила губами.
Прохор сказал:
— Ты поплачь.
Прасковья Кузьминична подняла сухие глаза:
— Ступай, Прохор, я побуду одна.
Тот минуту постоял, помолчал, качнул головой:
— Ну-к что ж, пойду. А вы — поговорите. Вечером я приду к нему… Мы с ним вечером завсегда разговаривали…
Но Прохор не придет. Потому что в полдень его убьют.
Увидели немецкие самолеты, но не прибавили шагу. Услышали, как забухали зенитки, как взвыли сирены, упали, разорвались бомбы… Но так было почти каждый день.
В сумрачном и холодном цехе слепил огонь электросварки. Трое били кувалдами, кто-то кричал сорванным голосом:
— Николаев! К зенитному пулемету! Живо к пулемету!
Наверху загудело, бетонный пол под ногами зашатался. И железные конструкции зашатались, и станки, и верстаки… А кувалды бухали и бухали, бежали, догоняли друг друга трансмиссии…
— К пулемету!
Рев немецких бомбардировщиков сомкнулся над головой. На минуту — словно заложило уши — пропало все. Только синий огонь электросварки и чьи-то сумасшедшие глаза…
Мимо Кости бежали люди с винтовками, кто-то взмахивал рукой — наверно, звал. А Костя видел лицо деда, белые гробовые доски и могильный холмик…
Увидел мать: она скручивала цигарку.
Небритый человек в очках напомнил:
— Уйдите в убежище.
Самолет свалился над головой в пике, завыла сирена, потом — удар… Нестерпимо горячий огонь кинул наземь. Рядом сновали чужие люди, а матери не было. Люди бежали в конец цеха, там яро полыхал пожар, там кричали и метались… Костя вскочил, тоже побежал. Ему сунули в руки ведро, он черпал воду из большого чана, выплескивал в огонь. Люди лезли в полымя с баграми, кидали лопатами песок.
Огонь стал садиться, чахнуть, а в распахнутые настежь цеховые ворота вполз танк, медленно и беспомощно. Костя увидел тряпично провисшую гусеницу, понял. В башенном люке стоял танкист, взмахивал рукой, кричал:
— Скорей! Кто тут? Скорей!
Костю толкнули:
— Каток тащи, не видишь?
Танкист кричал:
— Немцы возле цирка! Быстрей!
Костя увидел мать. И еще одну женщину. Вдвоем они волокли танковый каток, путались ногами… Костя подхватил, тут же понял, что один не донесет…