В чем нельзя было отказать генералу Моргенштерну, так это в самообладании.
— Полковник Бакштайн, вы меня удивляете, — сухо произнес он. — Я приказал командовать ударной группировкой именно вам потому, что надеялся… Я надеюсь еще и теперь. Вашего доклада я не слышал. Я жду другого доклада. Его ждет армия. Имейте в виду, полковник Бакштайн, на карте стоит ваша репутация!..
На карте стояла репутация и карьера генерала Моргенштерна. Это он придал бою более широкий размах, чем требовали от него, успел положить полнокровный полк, и вот, сверх всяких ожиданий, первая массированная атака ударной группировки не удалась. Атака захлебнулась.
Неужто?..
Генерал никогда не признался бы даже самому себе, что червь сомнения и тайного неверия точил его с первого дня войны с Россией. Успехи полностью совпадали со смелыми предположениями политических и военных руководителей; оккупированная территория радовала и страшила своими размерами… Но было что-то не то. Это «не то» не укладывалось в привычные понятия. Наверное, потому, что все советское, начиная с государственного устройства и кончая психологией людей, выходило за рамки веками устоявшихся представлений. Вот и сегодня… Кажется, все выверено, все рассчитано. И все ломается.
В чем дело?
Кофе остался недопитым. Генерал фон Моргенштерн смотрел на телефонный аппарат и ждал. Минуты тянулись нестерпимо долго, на лицах штабных офицеров была написана абсолютная непричастность…
Конечно, за все в ответе будет он, командир дивизии. Но, господа, в случае успеха вы будете тоже непричастны. Если поражение — его нанесет противник; если бой будет выигран, его выиграет он, генерал фон Моргенштерн. Только он.
Подполковник Суровцев приказал отбить атаку. И контратаковать. Командир сто тринадцатого полка бухнул в телефонную трубку:
— Есть!
Суровцев подумал, что вот сейчас Добрынину лучше быть на командном пункте дивизии… Удивился, что помнит имя-отчество: Иван Степанович. Большим грехом считал свою неспособность запоминать имена. Выручала официальность отношений. Но было очень плохо, мучительно, когда надо назвать человека по имени, а Григорий Ильич не помнил. С Добрыниным постояли рядом полчаса. Посмотрели на карту… Даже не поговорили толком. А вот, поди ты, запомнил. И от этого ему сделалось очень хорошо.
Если бы у Суровцева было время, он без труда догадался бы, что хорошо ему стало вовсе не оттого, что вот — запомнил… Просто все складывалось так, как надо. День клонился к вечеру, а дивизия стояла. Люди, каждый человек в отдельности, сделали все, что могли. И сам он сделал все, как надо, и новый командир дивизии… Сейчас пожал бы полковнику Добрынину руку и сказал…