Далеко впереди зашумели. И затихли. Потом чей-то сорванный голос:
— Вперед! Вперед!
Хоть бы постоять, передохнуть…
— Впере-ед!..
Кто-то матерился — бессильно, тоскливо. Захлюпала грязь: тронулись. Спина, что была впереди, пропала. Сзади навалились, наперли:
— Трога-ай!..
— Чего стоишь? — погоняй!
Мишка шевельнул вожжами:
— Но, иди!
К Мишке подошли двое. Один сказал:
— Останови. Тр-р…
Мишка угадал своего старшину. Обрадовался: думал, убили нынешним днем. Хоть и сволочной старшина, а хорошо, что живой. С ним еще один незнакомый, в каске. В темноте Мишка разглядел: рука в бинтах.
— Троих нельзя, — сказал Мишка. — Кони не берут.
Старшина спросил:
— Грехов, ты пулемет знаешь?
— А что?
— Я спрашиваю, знаешь или не знаешь?
— Приходилось.
— Пойдешь к Овчаренко. Вторым номером.
Мишка слез, обернулся к низкорослому в каске:
— Лошадей-то видел?
Тот не ответил. Обошел подводу, сунул руку под хомуты. Мишка решил: понимает.
Низкорослый солдат долго чиркал спичками. Когда огонек загорелся, Мишка увидел под каской заросшее худое лицо. Услышал неожиданно густой бас:
— Куда прикажете везти?
— В санбат. Проедешь дальше — спросишь. Там укажут.
— Есть!
— Может, Молоканова увидишь там, минометчика. Володю Молоканова. Не знаешь? Так вот если увидишь, привет передай. Мол, так и так — помаленьку воюем, — старшина помолчал, подумал, потом заторопился: — Его вчера ранило. Тяжело. Если неживой, тогда, значит, ничего не надо.
Ездовой хмыкнул. Но ответил по-уставному:
— Есть.
Только теперь Мишка понял окончательно, что больше не ездовой. Не обрадовался и не огорчился. Спросил:
— Он где, Овчаренко-то?
Старшина завернул длинную матерщину. Мишка поправил винтовку, засунул углы шинели в карманы. И пошел вместе со всеми. Он вдруг заметил, что ночь поредела. И хоть по-прежнему моросил дождь, бухали пушки и нельзя было разглядеть соседа, на душе сделалось легче.
Сзади кто-то сказал:
— Моросит и моросит… Вот зараза.
Мишка коснулся плечом высокого солдата, спросил:
— Пулеметчик Овчаренко не знаешь где?
Солдат не ответил.
Сзади сказали:
— Моросит и моросит…
Мишка увидел балочку. И голый куст. Увидел, что у солдата, который шел впереди, не было хлястика и пола шинели оторвана. Увидел редкие штыки…
Рассветало.
Мишка опять спросил про пулеметчика Овчаренко. И вдруг увидел, что у большого, высокого солдата впалые, давно не бритые щеки, а глаза провалились, словно не было глаз.
— У тебя хлеб есть? — спросил солдат.
Мишка чего-то вдруг испугался, поспешно снял вещмешок, вынул кусок хлеба. Пошарил еще. Но больше ничего не нашел. Хлеб оказался мокрым, корка осклизла. Мишка разломил пополам: