Гитлер встретил его стоя. Голова была поднята высоко, глаза распахнуты, залиты черной стынью. В них не было ничего, кроме настороженного ожидания. Казалось, Гитлер готов был испугаться, обрадоваться, взбеситься… Он готов был погибнуть и погубить, отнять и одарить.
Он мог все. Не мог лишь выиграть войну.
Хубе глянул на Гитлера и понял. Но Гитлер был единственным, кто мог оттянуть кончину. Если для этого надо пожертвовать армией, следует поступать именно так. Потому что никто не хочет умереть первым.
Видел, как лицо Гитлера потеплело, оживилось, из глаза в глаз метнулся, перескочил маленький зайчик, а губы тронула едва заметная улыбка. То ли судорога, то ли улыбка… Как будто Гитлер угадал наконец, как будто отлетела боязнь и опаска. Губы шевельнулись виновато…
Стены, картины, огромный глобус, знакомые и незнакомые лица…
Гитлер сказал:
— Спасибо, Хубе. — И уронил, спрятал глаза, словно взыграла в нем совесть, словно изготовился принять удар. — Спасибо, — повторил он.
Хубе не знал, не мог понять, за что именно благодарил его Гитлер, но, кажется, ничего не желал больше в эту минуту. Только сказал:
— Мой фюрер…
Не прибавил ни слова. Он готов сделать невозможное, он готов умереть.
Гитлер понимает, поэтому молчит. Другие не понимают. И говорят… Но Хубе не хочет слышать. Ему не интересно, что говорят другие.
Потом Гитлер протянул к нему пухловатую руку, коснулся груди. К мундиру, к рыцарскому кресту с дубовыми листьями прилипли мечи. Словно давно уже были на этом месте. И опять кто-то говорил. А Гитлер молчал и прятал глаза.
Хубе вспомнил наказ командующего.
— Мой фюрер, генерал Паулюс просил…
Гитлер вскинул голову. Лицо неподвижное, глаза слепые. Черные, слепые. За ними ничего не виделось — ни людей, ни каменных стен, ни дневного света. Черные, сумасшедшие глаза заслонили все, пол накренился и шатнулся.
Неимоверным усилием Хубе выговорил:
— Мой фюрер!..
— Не надо, — сказал Гитлер, — обо всем поговорим за обедом.
Немногим выпадала такая честь. За такую честь не пожалеешь ничего. И никого.
Потом они ехали, потом сидели за обеденным столом. Хубе видел старинные гобелены на стенах, бронзу и картины… Всему этому не было цены. На плечи Хубе навалилась гнетущая тяжесть. Он вдруг словно отрезвел, он подумал, что для этой вот роскоши, для того, чтобы Гитлер обедал за этим вот столом, гибнет шестая армия. Хубе испугался собственной мысли, ему показалось — Гитлер узнает, догадается… Заторопился, сказал:
— Командующий шестой армией приказал обстоятельно доложить, мой фюрер…
— Не надо, Хубе, — поспешно сказал Гитлер. — Я все знаю.