— А первая рота старшего лейтенанта Агаркова?
Кто-то бежал, размахивая руками, кричал:
— Шорин! Ах, мать твою так!.. Шорин!
Потом его вели по неглубокой траншее, какими-то подвальными переходами и наконец втолкнули в жилье. Горела фитильная коптилка, стояли кровати, на столе — буханка хлеба, котелки, кружки. На одной из кроватей кто-то спал, укрывшись с головой полушубком и положив ноги в огромных серых валенках на табуретку. Кто-то изумленно выговорил:
— Ребята, гля — Шорин!
Все разом поднялись, вскочили, и Шорин с удивлением увидел, как много тут людей. И все свои: Лихарев, Овчаренко, Анисимов, Долгов… Обступили, навалились, заговорили все разом, громко и бестолково. Анисимов всплескивал руками, зачем-то бегал от одной стены к другой, потончавшим от волнения голосом повторял:
— Шорин… Доподлинно Шорин.
Подбежал, растолкал всех, обнял. Глянул в лицо шурина с одной стороны, с другой и, убедившись, поверив окончательно, сказал:
— Ну да, Шорин, — и заспешил, заторопился всегдашней скороговоркой: — Чтой-то дюже скоро, а? Либо не долечили, а? Аль сбежал… — и заключил: — Доподлинно сбежал.
Шорина сообща раздели, усадили за стол, послали известить старшего лейтенанта Агаркова и политрука Коблова. Овчаренко сказал:
— Да уберите вы куски-то!
И сам огромной ручищей отодвинул на дальний конец стола котелки, кружки, куски хлеба…
Шорин забеспокоился:
— Хлеб-то зачем?.. Хлебушек оставьте, — и словно догадавшись, что опасается напрасно, как будто стараясь оправдаться, заговорил: — В тылу, братцы, меду мало. Это разговор один. На што в госпитале… Простыночки там, бинтики, сестрички молоденькие… Все: «Как вы себя чувствуете?» А как будешь чувствовать, если ты голодный? В завтрак — манная каша. Да была бы каша, а то тьфу: размажут по тарелке, а есть нечего. Кусочек маслица величиной с ноготь, два ломтя хлеба. Да были бы ломти!.. В обед щи. Плеснут полтарелки…
— Да уж знаем тебя!
— Нет, ребята, право слово. Никакие леки не помогут, ежели человека впроголодь содержать. Я сперва и так и сяк… Ну, прибавили раз, другой… А потом рябая такая упредила меня. У нас, говорит, дорогой товарищ, — норма. Если не хватает, надо пикировать. А сама щерится, — повернулся к Анисимову, попросил: — Придвинь хлебушек-то, не жадай.
И опять все заговорили, забегали, засуетились. Открывали банки с консервами, резали хлеб. Овчаренко все пытался и никак не мог расстелить чистую газету.
— Да пидождить вы! — повторял он. — Треба, щоб по всем правилам!
— Чтобы по всем правилам, сбегай ты к старшине, — сказал Лихарев. — Понял?