— Сын как, поправляется? Ну, ну… Чтобы — никаких слов. Теперь я прикажу, так и передай ему, — сердито поморщился, натянул тугую перчатку. Поднял руку, до папахи не донес. — Готовность через два часа.
Майор Соболевский пропустил командующего и Забелина. Притворил дверь, заторопился следом.
Там, где траншея сворачивала на открытое, Жердин остановился. Не оборачиваясь, не глядя на комиссара, заговорил. Голос показался почти незнакомым. Может, оттого, что слова были жуткими: Нина тяжело ранена. Она хочет увидеть своего мужа.
Она считает его своим мужем!
Выходит, никогда ничего не было — только нелепость, только ошибка. Он оскорбил, опорочил… Она не стала оправдываться. Тогда решил — от виноватости. А Нина не была виновата ни в чем. Она приняла обвинение горделиво и молча, только ужаснулась, только не захотела больше говорить. Уехала в другой город…
Генерал Жердин видел, что Забелин взволнован, не находит слов. Но, может быть, ранение не так уж опасно… А почему он сказал, что нет семьи?
Словно пытаясь оправдать себя, Забелин спросил:
— Как ф-фамилия? Какую ф-фамилию н-носит?..
Жердин вспылил:
— Вы что, нездоровы? Командующий фронтом сообщил: майор медицинской службы Забелина Нина Александровна! Забыли свою фамилию? Вот, кстати, записка от вашей жены. Как так — нет семьи? Вы должны немедленно выехать!
Забелин взял записку. Руки у него дрожали. Буквы неровные, крупные. Но писала Нина! Это она писала, она!
«Георгий, я всегда любила только тебя. Одного тебя…»
Забелин услышал голос Жердина:
— Поезжайте. Отпускное свидетельство заготовлено, машина заправлена.
Забелин поднял голову, посмотрел на генерала прямо и невидяще:
— Если она умрет, я не переживу.
Сказал тихо, словно пообещал самому себе.
Жердин сердито посмотрел на Забелина:
— Это еще что такое? Я спрашиваю — что такое? У неженатого капитана Веригина появилась вдруг жена, и он пишет рапорты, просится на левый берег. У полкового комиссара ранена жена, и он заявляет… Я спрашиваю: что это такое?
Жердин вдруг увидел бледное лицо полковника Забелина, растерянный взгляд, капельки пота на лбу и беспокойные руки.
— Извините, Георгий Александрович, я, должно быть, не все знаю.
— Да, да, — торопливо сказал Забелин. — Я вам все расскажу. Вернусь и расскажу. Сейчас, простите, не могу.
И они пошли.
Место было открытое, а траншея мелкая. Но никто не пригнулся. Потому что командующий шел не пригибаясь.
Были те минуты, когда нет никого и ничего, нет тебя самого, а есть лишь противник, только немцы, и надо дойти, дорваться до рукопашной. Нету мыслей ни о жизни, ни о смерти, нет ни дома, ни семьи, ни друзей… Лишь чье-то залитое кровью лицо, чей-то предсмертный, пропитанный ужасом крик, матерщина и стон. И чужой пулемет. Очередь железная, неумолимая, длинная.