Потом в самое ухо кто-то кричал громкое и непонятное. У Семена Коблова лицо в крови, фуфайка изорвана. И руки — большие, сильные руки — тоже в крови. Он держит, сжимает солдатскую лопатку, глядит перед собой стеклянными глазами. Губы у Коблова шевелятся. Но услышать ничего нельзя. Может быть, потому, что кругом рвутся снаряды. Короткий режущий посвист и — ах! Ах-х!.. В воронку падают, шлепаются комья земли. Рядом лежат убитые. Немцы. Один сполз в воронку, головой на ледок. Столкнулся с убитым старшиной. Голова к голове. Уперлись… Словно и мертвые стараются одолеть друг друга. И вокруг воронки — немцы. Еще бы, вон что делает артиллерия! Понял: «Наша артиллерия!» Но радости не было. Он уже не мог ни обрадоваться, ни испугаться… Семен Коблов сидел, не двигался, а Игнатьев быстро набивал патронами магазин немецкого автомата.
Разрывы стали редеть, удаляться, потом сделалось тихо.
Игнатьев встал на колени, огляделся, сказал тупым, смертельно усталым голосом:
— А наваляли мы их — ничего. Порядком наваляли.
И засмеялся-закашлялся пересохшей глоткой. Он вдруг потянулся выше, еще выше… Ошалело крутнул головой и вскочил, замахал руками, заорал, засипел:
— Ребяты-ы!.. Ребятушки-и!..
Добрынину не верилось, он не мог, не в силах был поверить, что дошли, остались живы, что люди, которые к ним бегут, — свои…
— Ребятушки! — кричал Игнатьев. — Да господи-и!..
Подбежали двое солдат, Добрынину они показались чистенькими и ухоженными.
Один спросил:
— Это вы чесали?
А другой глянул кругом:
— Ого…
Семен Коблов смотрел на свои окровавленные руки. Игнатьев, точно вспомнил недавние опасения, заторопился:
— Вот, командир семьдесят восьмой дивизии. Полковник. На себе несем.
Солдат опять удивился, только уж совсем тихо, боязливо:
— Да ну?..
Оба стали шарить по карманам.
Потом пришли еще двое. И тоже стали удивляться. А Игнатьев замолчал. Сперва все говорил, говорил, торопился рассказать, а потом замолчал, сел рядом с Кобловым, покорно вобрал голову в плечи.
Кажется, Семен только сейчас осознал, что кругом свои, что линия фронта осталась позади. Однако не удивился. Попросил:
— У вас хлеба нет?
Пришел артиллерийский капитан, сердитый, с перевязанной рукой.
— Кто такие? — спросил он.
Солдат, торопливо переводя взгляд с капитана на Добрынина и обратно, заторопился неуверенно:
— Да вот, говорят… полковник. Будто командир дивизии. — Помолчал, пожал плечами: — Там кто их знает?..
Капитан прищурился.
Семен Коблов жадно ел хлеб, а Игнатьев стоял примолкший, словно ждал удара.
— Всех троих — в разведотдел, — приказал капитан. И когда один из солдат сказал «есть», прибавил: — Да смотрите!..