Остальное зависело от каждого человека в отдельности.
В двадцать три ноль-ноль полковник Добрынин доложил, что семьдесят восьмая дивизия вышла на исходную для прорыва.
Ночь была продымленная и тихая. Артиллерия молчала, самолеты пролетали высоко, а ракеты взметывались кругом, очень близко, и нельзя было понять — свои ракеты иль чужие…
В настороженной непонятности, в кромешной темноте стягивались к месту прорыва раздерганные, обескровленные части. Каждый человек знал: решается его судьба — жить или не жить, и каждый был готов на все. Может, именно поэтому к двадцати трем обстановка обрела свою форму и даже подобие стройности. Стало известно количество исправных танков, орудий и снарядов к ним, сколько активных штыков, раненых и больных.
И уже все делалось вроде бы само собой…
Но само собой ничего не делается. Решение, приказ командующего передали в дивизии, в полки… Приказ дошел до старшего лейтенанта Веригина и Мишки Грехова, до младшего лейтенанта Агаркова и Семена Коблова. И до других дошел… Раненых подбинтовывали, солдаты переобувались, перематывали обмотки…
На прорыв.
Старший лейтенант Веригин приказал:
— Грехов, котелок воды!
Воды не было, Веригин рассвирепел:
— К немцам ступай, а воды добудь!
И Мишка нашел котелок воды и был изумлен, что ротному вода понадобилась, чтобы умыться. А воду он принес и вправду чуток не от немцев: говор слышал. Но еще больше изумился, даже перепугался, когда тот сказал:
— Умой рожу-то, на прорыв сам командующий поведет.
Мишка ахнул:
— Да ну?
В окопах и блиндажах солдаты доделывали свои дела. Они спешили. Потому что до прорыва, до смерти, оставался ровно час. В блиндаже командующего армией сверили часы.
— Какое сегодня число? — спросил Жердин.
Голос был неестественно, ненужно громким, точно командующий подчеркивал трагичность момента. По натуре своей он был человеком прямым, а сейчас, когда армия была отрезана и с каждым часом кольцо окружения становилось все плотнее, не хотел скрывать ничего.
Свеча догорела, фитилек плавал в лужице жидкого стеарина, синеватый огонек чуть виднелся из консервной банки и уж почти не светил…
— Надеюсь, на Осколе станем твердо, — сказал Жердин.
Никому ни за что не открыл бы сейчас того, что решительно и твердо заявил недавно в Ставке… Сейчас только хотел, чтоб ему поверили.
— Итак, две красные ракеты, — сказал-отрубил Жердин и взглянул на часы. — По местам.
* * *
Две красные ракеты взметнулись разом. Великое множество человеческих глаз вскинулось кверху: живые светляки словно кровоточили.
Сигнал приказывал, но ничего не обещал.