— Разрешите доложить… Рядовые семьдесят восьмой дивизии. Вышли из окружения. Идем на соединение со своей частью. Старший по команде рядовой Коблов!
Только теперь Мишка понял, что докладывают ему. Потому что на петлицах у него треугольники.
— Будут приказания, товарищ помкомвзвода?
Вот тебе раз…
Мишка вспомнил солдата: стрелял из пушки по танкам.
— Кто командир дивизии? — строго спросил Мишка и сам удивился своему голосу.
— Командир семьдесят восьмой стрелковой дивизии — полковник Добрынин, — и снова спросил: — Будут приказания, товарищ помкомвзвода?
— Идем на Сватово! — начальственно сказал Мишка.
Они двинулись гуськом. С Мишкой поравнялся Коблов, тихо спросил:
— Ты ведь из роты старшего лейтенанта Веригина? — и, не дожидаясь ответа, сказал: — Дойти бы к ночи до Северского Донца…
Мишка сказал:
— Дойдем.
Коблов покашлял:
— Надоело: версту вперед, сто верст — назад.
Мишка опять успокоил:
— Ничего.
— Мы-то идем, — согласился Коблов. — А вот что остались в окружении…
Сзади погромыхивало, ни ближе, ни дальше, точно немцы попугивали, подгоняли, а в стороне, очень далеко, возник, вырос непонятный шум. Туда девятками летели немецкие бомбардировщики.
Когда остановились передохнуть, один из бойцов, глядя вслед «юнкерсам», сказал:
— Похоже, с флангов заходит. Повадился паразит за ж… хватать.
— А что ж, — сердито засопел другой, — он с расчетом воюет. А мы знай прем на бугая, покель в лоб не саданут.
Перед закатом соединились с группой в тридцать человек. Солдаты несли на руках раненого артиллерийского капитана. Тот не открывал глаз, не разговаривал, временами легонько стонал. Две косматые лошаденки тащили противотанковую пушку, на подводе везли снаряды. По бокам шли раненые, держались за деревянный короб. Шли без всякого строя, не зная куда. Еще утром какой-то майор сказал им, чтобы шли на Нижнюю Дуванку. А где эта Дуванка, никто не знал.
Мишка поискал, кому бы доложить. За бричкой шел раненный в голову старшина. Тот махнул рукой:
— Придется тебе вести. Я, сам видишь, никакой.
Мишка ответил:
— Есть!
Остановил людей, построил, разбил на две группы, назначил командиров.
Бойцы видели, как неумело он все это делает, но подчинялись безоговорочно. Понимали: кто-то должен командовать.
Свернули, вышли на большак. Мишка рассудил, что ночью немецких самолетов не будет, пойдут ходко.
Когда смерклось, большак загомонил, ожил, затеснотился, словно и люди, и машины, и подводы — все, что могло двигаться, с наступлением темноты ринулось вперед, и, как река в половодье вбирает в себя малые, иногда невидимые ручьи, так и большая торная дорога разбухла, зашумела людскими голосами, загремела колесами… По дороге и по обочине шли танки, тягачи, пушки. Стремительный поток машин и людей иногда останавливался, раздавался вширь — дальше ходу не было. Ржали, бились в оглоблях кони, кто-то охрипшим, осатанелым голосом грозился расстрелять негодяя; кто-то бежал вдоль запруженной дороги, звал майора Виденеева…