О своем сватовстве Федор рассказал родителям в первый же день своего приезда. Они не удивились и не осудили сына. В его-то годы такие дела мужик имеет право решать сам. Конечно, посоветоваться с отцом-матерю тоже хорошо, но это, как говорится, только долг вежливости. Годы вышли, пора себе пару подыскивать. Опять же, расстояния на коми земле велики, пока туда, пока обратно, пока советуешься, лишний год пройдет… Версты здесь немеряны. А время — оно бежит, бежит, окаянное. Только, как и бабушка, отец с матерью обиделись на такой решительный отказ, который получил Федор в своем сватовстве.
— Что ж теперь, коли не хотят с нами породниться? Чего уж непременно туда лезть? — заворчал отец, — Да начхать…
— Нет, батя. Не начхать. Мне не с родителями ее жить, мне Ульяна нужна. Свадьбу сыграем, тогда пускай себе что хотят, то и думают. У нас своя жизнь будет.
— Вона Лизка Василь Дмитрича подросла, любо-дорого посмотреть. Для нас лучшей невестки и не сыскать, — продолжал отец все так же ворчливо.
— Вам, батя, может быть, и не надо. А у меня в голове только Ульяна. И больше никто.
— Ну вот, незадача… И что же тогда делать, раз не выдают за тебя твою Ульяну? — Отец не спорил и не злился, не тот случай, он только как бы совета у сына спрашивал, чтобы одобрить или отвергнуть готовое решение. И помочь, если нужно, это само собой.
— Выдадут, — со спокойной уверенностью сказал Федор. — Куда они денутся? Только бы Ульяна не передумала. А на них я управу найду. Завтра же уйду в лес. Попрошу у лесовичка одолжить мне маленько своего богачества… Да потом, зимней дорогой, снова съездим. Втроем съездим, я, ты, отец, да и матушка. Втроем, — подчеркнул Федор. — Да с подарками побогаче. Железо и то мягчает, как его нагреешь.
— Мы-то не против, сынок, — включилась мать в разговор. — Да ведь и ты их пойми: жалеют они дочку, как не пожалеть? Такую даль замуж отдавать. Это ж все равно что из сердца вырвать.
— Ну-ну, — усмехнулся отец, — так уж и вырвать… Ладно я тоже не против. Подготовимся и съездим зимой. Правду говорят: не спеша и ольха согнется, а круто возьмешь — и черемуху сломишь.
Кто их считал — богатства коми тайги? Коми пармы… Без конца и края она, наша тайга… Несчетны ее богатства, безмерны…
Да вот, попробуй их взять! Ох, много силушки поистратишь, даже если умелый ты человек. А неумелому в парме и делать нечего. У нас говорят: трудолюбу бобер-соболь сам в избу идёт, по углу дома подымается. Это только говорится, что сам. А поди-ка возьми его, бобра-соболя, в тайге. Ну-ка, ухвати за хвост… Конечно, ленью жизнь не загустеет. Это — так. Но пока до бобра-соболя доберешься, сколько ж раз одежду от пота на костре сушить будешь! Весь — насквозь — от пота промокнешь, вплоть до подметок… Сколько раз бывало — до шалаша или охотничьей избушки доберешься уже ночь-заполночь и, уставший до смерти и голодный как зимний волк, упадешь за дверью, прислонишься к черной от сажи стене, и нету больше сил пальцем шевельнуть. Так и заснешь, не раздеваясь, весь мокрехонький, так и проснешься, сидючи, и не сразу сообразишь, мертвый ты или еще живой, и где это тебя угораздило уснуть, и не в могиле ли ты очнулся, уже закопанный со всех сторон…