— Я… — Стайлз глотает все звуки, которые следуют за этим, потому что чувствует, как вторая рука Дерека проскальзывает к его пуговице на джинсах и расстёгивает её в одну секунду. — Я немного… я… перезвоню тебе?
Жёсткие пальцы обхватывают член моментально, почти не спуская джинс. Рот Стайлза приоткрывается ещё шире, и губы елозят по ткани подушки. Твёрдые бёдра прижимаются к оттопыренной заднице, и от ощущения возбуждённого оборотня за спиной сладко сводит тело. Приходится задержать дыхание, чтобы не выстонать что-нибудь в трубку, которая снова оживает:
— Детка, я так хотела поговорить с тобой немного, здесь всё совсем иначе, я никогда не думала, что Лос-Анджелес произведёт на меня такое впечатление, боже мой! Здесь столько машин!
— Ага, я бывал там. Пару… раз.
Дерек наклоняется, сильнее надавливая на загривок. Его член прижимается так кайфово и плотно, что хочется податься назад. От дыхания, которое ощущается даже сквозь одежду, сводит кости.
— Я перезвоню те… — голос всё же подводит его, когда рука Дерека начинает неторопливо двигаться, но Малия не замечает ничего, продолжая восторгаться Большим Миром. Она быстро соглашается и чирикает что-то ещё, но дрожащие пальцы уже нажимают на «отбой» и отбрасывают телефон на пол. — Сукин сын, — выдыхает Стайлз, с силой толкаясь задом к зарычавшему ему в лопатки волку. — Я думал, ты не придёшь…
Я надеялся, что ты придёшь.
Дерек выпускает его бедро и рывком задирает футболку, прочерчивая по выгнутой спине горячие полосы подушечками пальцев.
— Я говорил не звонить мне с этим.
— Потому что я не могу больше, больше вообще никак, волче… — хрипит Стайлз, снова подаваясь назад, осторожно подстраиваясь под плавящие движения горячей руки на члене. — О, господи, у меня проблемы, у меня огромадные проблемищи с тобой, приятель. Потому что я не знаю, что это, но это убивает меня, просто уничтожает, на куски рвёт, особенно когда вот так, но это ничего… ничего, Дерек, я перешагну, я вылечусь, я… я… быстрее…
И он рвано скулит в подушку в такт этим ускоряющимся движениям руки, чувствуя, что Хейл абсолютно обалденно трётся о его зад пахом. Пальцы сжимаются на наволочке. Философия рассыпается вместе со здравым смыслом. Вспышки в глазах от движений бёдрами, каждый раз, каждый толчок. Как будто не сквозь штаны, а будто сквозь всё тело, доставая до гладких стенок желудка, так глубоко, что это больно.
У него есть Малия. Есть Малия. И настолько всё равно не было ещё никогда.
Каждый раз это разрыв мозга и разрыв души. Это доза на двое суток. А потом снова. И снова. И снова.