И Каллен почему-то останавливается у первой ступеньки вниз. Поворачивает голову и тяжело вздыхает куда-то в сторону.
— Что тебе нужно, Дориан? — спрашивает устало. Второй раз за вечер.
Дориан второй раз за вечер отвечает не сразу. Словно сомневается, стоит ли, но всё-таки говорит:
— Подай мне книгу с полки, будь любезен. Самому не дотянуться.
Каллен оборачивается. Он видит как Дориан, откинув голову на спинку кресла, смотрит в окно, и в лунном свете кажется, что его чёрные, растрёпанные волосы сплошь покрыты сединой. Он впервые не обращает внимания на то, как выглядит его причёска.
…Каллен не имеет ни малейшего представления, что с ним делает эта ночь. Когда он волочит Дориана в башню, закинув его руку на своё плечо и прислушиваясь к тяжёлому надорванному дыханию над самым ухом.
Как будто кто-то ударил в гулкий колокол, и ты понял, что с этого момента вдруг что-то изменилось.
Из целого ряда болезненных воспоминаний он всегда выбирает то, в котором боль самая острая и сладкая. Та боль, что граничит с чем-то бесконечно родным и до першащего горла знакомым.
Та боль, что часто является к нему во снах, таких редких сейчас: иногда он засыпает прямо за столом, уронив руку на один из бесконечных отчётов, порученных Кассандрой. Не засыпает — скорее, выключается. Как истощённый, вышедший из строя механизм. Осадный требучет, в который внезапно попал слишком здоровенный камень, сломав главные рычаги.
Только тогда ему видятся сны.
Яркие, как утренние лучи сквозь пальцы. Такие сны, каких на войне не бывает. Ему видится дом и отец.
Отец, которого ещё не сожрала скверна — в этих снах нет ни тени Мора.
Отец, который сгребает в кулак комья влажной, только вспаханной земли, подносит к лицу и глубоко вдыхает в себя её запах — дождя и солнца, — счастливо улыбаясь. Каллен улыбается ему в ответ, и сердце бьётся так больно, что кажется, будто вот-вот остановится, сохранив перед глазами этот образ из далёкого, почти ненастоящего прошлого. Разрушительное счастье, испытывая которое скорее выберешь смерть, чем возвращение в настоящее.
Обычно, просыпаясь, Каллен чувствует себя поверженным воином с проломленной грудиной. Могучий удар молота в самое сердце был бы милосерднее. Сны разрушают его, подбивают крепкие подпорки железного контроля и упрямой, больной сосредоточенности.
Обычно, но не сегодня.
Сегодняшний сон другой. Он горяч и ярок, до последнего вспыхивает образами перед глазами. До последнего перехватывает дыхание и пропитывает жаром каждую мышцу. Сегодня, открыв воспалённые глаза, уставившись на заваленный исписанным пергаментом дубовый стол, Каллен в ужасе застывает, чувствуя, как колотящееся сердце холодеет.