— Плотва сломала ногу недалеко от Оксенфурта. Я довел её до конюшен, но конюх сказал — без вариантов. Так случается, они… ломают ноги.
— Ты прикончил свою кобылу? — спрашивает фон Эверек.
— Угу, — мычит Геральт, не разжимая губ. Он не смотрит на Ольгерда, смотрит куда-то в сторону окна, по которому бьют реки небесной воды.
Они недолго молчат.
Затем Ольгерд протягивает руку к кувшину и выливает в кружку, стоящую около него на полу, остатки вина. Красного. Поднимает руку и протягивает Геральту.
— «Кастель Равелло». Говорят, вкуснейшее в мире.
Геральт не двигается. Лишь возвращается взглядом к освещённому огнём лицу. Оно будто воском вылито, особенно та его сторона, что исписана глубокими шрамами. Невольно думается: как можно было получить этот серп прямо на черепе? Неужели кто-то просто размахнулся и вогнал шашку в кость? Ольгерд расслабленно сидит, смотрит снизу вверх, щурится глазами, в которых — то ли заинтересованность, то ли — утомленное ожидание.
Геральт качает головой:
— Я пришёл не за выпивкой.
— Неужто действительно по делу? Какие могут быть совместные дела у разбойника в отставке и странствующего ведьмака?
— Мне нужен хороший конь.
Ольгерд внимательно слушает и медленно моргает, насмешливо приподняв брови.
— Думал, у тебя остались связи на торговых рынках.
— У меня? — улыбается он краем губ. — Здесь? Боюсь, ты обратился не к тому человеку, Геральт. Не сказать, что мне это не льстит…
— Ну, нет так нет, — коротко перебивает Геральт.
И думает: действительно, что ты несёшь? Какой проклятый бес заставлял тебя шагать пешком от самого Карстена — сюда по проливному дождю? Теперь вода стекает с тебя и срывается редкими каплями с дорожного плаща, как с ожившей в непогоду статуи. Бьётся о деревянный пол. Просачивается между плотно лежащими досками. Холера, ты полный идиот.
— Присядь, — говорит вдруг Ольгерд, кивая на шкуру около себя. — И возьми вино.
— Я не…
— Будь моим гостем, Геральт, и не выебывайся, коль пришёл.
Геральт несколько мгновений молчит. А затем поднимает руки и касается пальцами застёжки на мокром и грязном плаще.
Эти вечера необъяснимы.
Срать на вино, срать на потрескивающий камин, на отдалённую схожесть с далёкой юностью в Каэр Морхене. Не это тянет к заброшенному дому, словно чёрта на приманку. Глубоко вдохнуть не даёт другое: будто удавку на шею нацепили и — тянут, волокут. Всё равно: упирайся-не упирайся лапами в землю, ты уже попался. Будто сам не хотел, но дал себя поймать, явившись сюда впервые. Наверное, так же себя чувствует грифон, летящий на дух крушины. Инстинкты вопят, что сейчас твоё брюхо распорет ведьмачий меч, что дальше — опасно. Не лети дальше, не нужно… Но запах уже вонзил крюк в твоё нутро и волочет к себе, а зверь внутри исходит слюной и пеной, беснуется, рвётся ближе и ближе, пытаясь прогрызть клетку из рёбер, выворачивая себе башку.