– Ну, ты как, брат? – спросил он, протягивая Андрею Григорьевичу трость, видимо взятую им из домика на свой страх и риск.
– Да твоими молитвами, – попытался улыбнуться Полетаев, приятно удивленный такой заботой. – Благодарю, очень кстати.
– Ты сильно-то не серчай на нее, – начал было Рафаэль Николаевич. – У нее, говорят, двое взрослых детей было, сын и дочь. А сейчас никого не осталось. И вроде бы оба ушли как-то трагически, я не особо знаю эту историю, так, с чужих слов.
– О, Господи! Бедная женщина! Да я и не злюсь вовсе. Я только не ожидал. Опешил, – Полетаев посмотрел на небо. – Сейчас дождь польет. Эх, а так бы посидели на той скамейке, домой не хочу.
– А, пойдем, брат, ко мне? Пересидишь. Поболтаем.
Так Андрей Григорьевич впервые оказался в чужом жилище этого странного сообщества. Кроме своей комнатушки он ничего доселе не видел, и считал, что аскетическое ее убранство есть принадлежность всей этой общины, ее образа жизни и назначения. Думал, что отсутствие излишеств оправдано, а недостаток привычных удобств соответствует цели пребывания – думать о душе. Но, увидев, жилище бывшего судейского, понял, что грех гордыни им еще не изжит, а то, что он мужественно принимал за лишения, есть всего лишь необходимый и достаточный набор, приспособленный для жизни. У Демьянова в комнате стоял запах сырой плесени, стола не было вовсе, а из мебели – деревянная лавка, сундук, покрытый лоскутным одеялом и табурет, на который хозяин усадил гостя. Все.
– А где же ты спишь? – недоуменно спросил Полетаев.
– Давай не будем обсуждать мое хозяйство, прошу тебя, брат. Кокетничать не желаю, а при любом объяснении выйдет криво. Самоуничижение – та же гордыня, только в другую сторону. Не вынуждай. Не от того все, да объяснять долго. Времени просто жалко на ерунду.
– Да, нет, ты не подумай, я не сужу, – стушевался гость. – Просто любопытно – кровати-то нет.
– Ну, коли так… – Демьянов почесал в затылке и сел на лавку. – На сундуке удобнее, если в каком месте капает, его передвинуть легче. Ну, давай о тебе, братец.
Полетаев поднял взгляд и сквозь прорехи в потолке увидел просвечивающие щели. Промолчал. Пола в этой избенке не было вовсе, а была утоптанная земля.
– А что обо мне? – Андрей Григорьевич пристроил трость сбоку, уперся ладонями в колени и вновь улыбнулся. – Вот, братец, пострадал, а за что не ведаю.
***
Лиза сидела дома уже третий день безвылазно. Вчера шел дождь. Да и не в этом было дело. Дело было в том, что как-то так, внезапно обнаружилось, что идти ей вовсе некуда и не к кому. Верней так. Лиза снова побывала у Олениных, и в этот раз все было хорошо, так что после Лиза боялась испортить это воспоминание и больше к ним не шла. Она заметила, что если между ней и Лидой вдруг воцаряется мир, то на другой раз они обязательно повздорят, или произойдет еще что-то нехорошее, и Лизе потом приходится жить с неприятным осадком на сердце, пока все снова не пойдет на лад. Конечно, это не была очередность встреч – плохих и хороших – с математической точностью через раз, но и желания рисковать не было. Пусть остается так, как сейчас.