Чем закончилось видение, он не помнил, а проснулся с первыми лучами солнца и пошел в церковь. Вчера они с Демьяновым отстояли большую службу до самого конца, а вдова ушла раньше и спала в домике после всех своих мытарств. А сейчас Андрею Григорьевичу захотелось побыть в храме одному, без сопровождающих. Он попал между службами, когда прибирались. Было тихо. Постоял, его не гнали. Выходя уже, столкнулся с батюшкой, тот стал расспрашивать. Узнав, что все более-менее хорошо, попросил передать вдове, что ждет ее для разговора.
Когда та вернулась, Андрей Григорьевич правил покосившуюся ступеньку при входе. Вдова села подле него на завалинку и в дом не пошла. Полетаев выпрямился и, утерев пот, отложил было инструмент.
– Думаешь, растаяла я? Думаешь, всю душу теперь тебе выворачивать стану? Разбежался! – вдова сузила глаза. – Что метнулся? Делай что делал. Просто в дом идти не хочу, хоть солнышком подышать.
– Вас, право слово, не поймешь! – обиделся Полетаев. – К Вам со всей душой, а Вы! Вот Вы все злитесь на меня, а что я Вам-то плохого сделал?
– Жалеть меня собрался? – она посмотрела из-под бровей. – Не надо! Меня жалеть не надо. Не позволяю.
Полетаев все-таки оставил работу и, тяжело вздохнув, опустился на приступочку рядом.
– А и тяжелый у Вас характер! – он вытирал руки тряпицей.
Вдова пожала плечами. Они помолчали.
– Чего батюшка-то звал, скажешь? – ни с того, ни с сего перешел вдруг на «ты» Полетаев.
– Да все за будущую жизнь спрашивал, – как ни в чем не бывало, отвечала Угрюмова. – Он же меня исповедовал, вот его старец-то и позвал, как я сбежала. Что-то они там обо мне судили, рядили. А ты чего это затеял? – она кивнула на раскуроченный вход.
– Да вот. Давно хотел, все руки не доходили.
– Дошли?
– И что про будущее? – спросил Андрей Григорьевич, не отвечая на шпильки вдовы.
– Да кругами-огородами, а все вел к тому, что надо мне в тот город ехать, где жена сына оставалась.
– А ты что, так и не была там? – действительно с удивлением спросил Андрей Григорьевич.
– Не-а! – вдова покачала головой. – Только не начинай и ты эту песню – единственные родные души, то да се.
Еще месяц назад подобный ход мыслей привел бы Андрея Григорьевича в недоумение и вызвал бы волну возражений и, возможно, даже возмущения. Как так! Это же очевидно! Но сейчас сидел он на свежевыструганной своими руками ступеньке и молча вздыхал. Потом поднял на Катерину Семеновну глаза, боясь увидеть снова ее лицо перекошенным и некрасивым, но оно было спокойным.
– Так и не знаешь, кто родился? Внук или внучка?
Вдова снова покачала головой.