И вот прошла минута, потом другая, третья. Рыдания стали затихать и перешли в обычный женский плач, почти детский. Потом пошел на убыль и он, вдова снова пыталась говорить.
– Он… Он… Я ему… «Ты! Ты прости!» А он: «Бог все простит. Вот ты только попросила, а он уже простил. А я его пуще себя слушаю. Я тебя, милушка, уже давно простил, а как простил, так и позвал». Я как это «милушка» услыхала, так выбежала оттуда, ничего не могла – ни сказать, ни вздохнуть…
– Да, тяжеленько, – задумчиво протянул Демьянов.
– Что ты? – вдова всхлипнула еще раз, убрала платок от лица и впервые посмотрела на собеседника удивленным, но осмысленным взглядом. – Что тяжело?
– Задачка тяжелая, говорю, – продолжал Рафаэль Николаевич рассуждать, как об обыденном. – То ли дело – отмолить, да? Сказали тебе сколь земных поклонов, да сколь «Отче наш». Ходи, считай – год, два, все одно когда-то срок выйдет. А тут «прости». Да еще «как себя». Что мыслишь, сестра? Что же дальше?
– Я? – взгляд вдовы менялся снова, сначала ухмылка вернулась на ее искривленные губы, потом она стала похожа на себя вчерашнюю, со взглядом презрительным и колючим, и уже после Полетаев понял, что она беззвучно хохочет. – Простить? А-ха-ха! Простить меня? – рыдания снова возникли и смешались с этим страшным смехом. – Да захоти я этого сама, кто ж меня простит! Разве ж такое прощается?
– Да всякое прощается, – тихо пробубнил Демьянов, чем только подлил масла в огонь.
– Не всякое! – орала на него вдова, и Андрей Григорьевич испугался, что сейчас повторится сцена избиения, так близко они сидели друг от друга. – Мне нет прощения! Дочь, муж, разве ж они простили бы? Так их хоть как людей… А сын мой? Против Бога сотворил, это как мне себе простить?
– За грехи свои сам каждый перед Ним отвечает, – бесстрашно лез в полымя Демьянов.
– Ненавижу! Ненавижу! – почти визжала вдова, но уже ученый Полетаев не лез в защиту, видя, что каким-то чудом его приятель остается невредимым, он только наблюдал пристально, завороженный этой неприятной сценой. – Никогда! Никогда себя не прощу! И дочь! И сыночек мой не простит! Никогда не простят! Этому нет прощения!
– Господи! Бедная! Несчастная Вы женщина! – не выдержала душа Андрея Григорьевича, и он не мог смолчать. – Их уж на земле нет, а Вы все за них решаете!
***
Ночь прошла мирно. Полетаев прислушивался, но, кроме храпа сиделки ничего не слышал за стеной. Эти размеренные нынче рулады лишь придавали обстановке какой-то домашний покой. Андрей Григорьевич, незаметно для себя, задремал. Ему снилась Лиза, она пришла к нему сама и стояла, не смея переступить порог. Он видел, что она поддерживает руками свой большой живот, и во сне понимал, что это значит. Он хотел простить дочку, прижать к себе, сказать ей, что все понимает. Но она заговорила первая, спокойно и внятно объясняя ему, что уходит насовсем, что у ребенка этого отца нет, и что она должна справиться со всем сама. А он отвечал ей, что у нее-то отец есть, и спрашивал с болью – зачем она его так обижает? А Лиза в ответ лишь грустно улыбалась.