– Ясно. Забыли пока, – Мимозов не стал испытывать гордость товарища и сменил тему. – Так вот обо мне. Что менять в своей жизни многое пора настала, это я еще с начала лета знал. Потому и избавляюсь от излишков и мелочи, так как чую, что созрел для чего-то нового, большого. А что это будет, веришь, как за пеленой? Думал производством самодвижущихся экипажей заняться, в Петербург писал, узнавал, спрашивал. После думал, что по своей линии надо дальше идти, только с паровых турбин на современные переключаться. Потом… Э-эээ… Как государь-то к нам приехал, так я в его свите пару раз имел возможность с нашим министром мыслями обменяться. Наскоро. Вскользь. Но! – Савва поднял вверх указательный палец. – Веришь? Мне тех его нескольких слов хватило, чтобы понять, что все суета эти мои метания. Если кто достиг до состояния созидательной силы, приобрел умения, опыт, то самый лучший путь – положить то на благо Отечеству.
– Так все мы, по мере сил, именно для того и стараемся, – недоуменно вставил Полетаев. – Разве булочник, что две улицы хлебом кормит, не для Отечества старается? Не России свои умения и опыт отдает? Или ты только при определенных масштабах то в людях допускаешь? Не гордыня ли это?
– Прав! Сто раз прав ты, дорогой мой Андрей Григорьевич! – у Саввы загорелись в азарте глаза. – Каждый на своем месте. Вот я и подумал, что раз туманом мне мое будущее застит, то пусть мне мое место и укажут! Булочник может только булки печь, он на то годы потратил, чтобы пышные да вкусные. Корабельщик суда строит, чертежи выверяет. Ты ножи да замки тачаешь, сталь улучшаешь да технологии. А я сейчас – что угодно могу, понимаешь? Вот любое дело с нуля подниму, организую. Хоть корабельный завод, хоть сталелитейный. Вот и подумалось, пусть это не блажь только моя будет, а надобность государственная. Только что я отсюда видеть-то могу?
– Понимаю, – серьезно взглянул на товарища Полетаев.
– Так я министру и написал, – выдохнул Савва. – Все свои расклады изложил и записку подал. Тогда еще. Вот вызвали в Петербург, через недельку еду. К самому! Уж теперь, что поручат – сам напросился!
– Ты, Савва Борисович, каждый раз меня по-хорошему удивляешь! – искренне улыбаясь, сказал Полетаев. – Бог в помощь! Что я еще могу на это сказать? А супруга что?
– А супруга, – Савва опустил было взгляд на кляксы, что расплывались поверх газетного текста, а потом поднял глаза и расплылся в улыбке. – Вронюшка говорит: «Я и не надеялась, что у юбок долго просидишь! Ты ж птица высокого полета, а не попугай-неразлучник».