– Как вы там выдерживаете? – Эдда подсела к столу, в голосе ее слышалось сердитое недоумение. – В смысле, на своей работе. Целый день в таком месте. Вам не мучительно? Или хуже того – со временем становишься бесчувственным?
– Нет, работа меня захватила. – Я тщательно подбирал слова. – Я вырос в Ирландии и почти ничего не знал о том, что творилось в годы войны. В школе об этом не рассказывали. А теперь каждый день я узнаю что-то новое. Музей разработал образовательный план. К нам постоянно приходят школьные группы. И моя работа – рассказать о событиях в этом доме.
– Да как же это? – искренне изумилась Эдда. – Когда сами ничего о том не знаете?
Я промолчал. Конечно, они все чувствовали и понимали гораздо острее, но с приезда в Амстердам, где я получил место младшего научного сотрудника музея, жизнь моя начала обретать смысл. Я дожил до тридцати пяти лет и наконец-то прибился к какому-то берегу. Приносил пользу. Даже не выразить, что значил для меня дом-музей. Пропитанный исторической угрозой, он, как ни странно, наделял меня ощущением полной безопасности.
– Спору нет, дело важное. – Эдда вздохнула. – Но целый день среди призраков… – Она поежилась, Арьян ладонью накрыл ее руку; манжета его рубашки задралась, и он, перехватив мой взгляд, ее одернул. – А почему вас это интересует? В Ирландии нет своих евреев, о ком можно печься?
– Таких – не много. – Ее выбор слова меня покоробил.
– Таких везде не много, – сказал Арьян.
– С вашей страной мне все понятно, – продолжила Эдда. – Я про нее читала и кое-что слышала. Дремучее, похоже, государство. Никто никому не сочувствует. Почему вы позволяете священникам за вас все решать?
– Наверное, потому, что так было всегда.
– Дурацкое объяснение. – Эдда раздраженно усмехнулась. – Ну хоть вам хватило ума слинять.
– Я вовсе не слинял, – сказал я, удивившись всплеску в себе доморощенного патриотизма, который всегда считал чушью собачьей. – Просто уехал, вот и всё.
– Есть разница?
– По-моему, есть.
– Значит, когда-нибудь вернетесь. Рано или поздно все ирландские сынки возвращаются домой под материнское крылышко, верно?
– Наверное, если знают свою мать.
– Нет, я бы не смогла заниматься вашим делом. Теперь я даже стараюсь не наезжать в Амстердам. Бог знает уж сколько не была в церкви Вестеркерк, а девчонкой обожала забираться на ее башню. Вот и этот, сынок Элспетов… – Эдда взглянула на мужа: – Как там его?
– Хенрик, – подсказал Арьян.
– Да, Хенрик. Сын наших друзей. Историк. Последние два года работает в музее Освенцима. Как он может, как выдерживает? Уму непостижимо.