– Удивительно, что в палатах не гоняют записи «Виллидж Пипл»[54]. Все бы себя чувствовали как дома.
– Да пошел ты! – Сам того не ожидая, я рассмеялся, а Джулиан взглянул обеспокоенно, однако промолчал – решил, видимо, что я опять уйду. – Извини. Но лучше так не говорить. Здесь это неуместно.
– Я буду говорить что хочу. Тут полно пидоров с педрильской болезнью, вот только Господа Бога забыли уведомить, что я-то натурал.
– Помнится, в молодости ты не особо уповал на Бога. И хватит называть нас пидорами. Я понимаю, ты говоришь не всерьез.
– Хуже нет, когда лучший друг тебя знает как облупленного. Даже позлословить толком нельзя, сразу выговор. Однако Нью-Йорк – не худшее место, чтобы отдать концы. По крайней мере, лучше Дублина.
– Я скучаю по Дублину. – Слова слетели с моих губ, прежде чем я успел их обдумать.
– Тогда почему ты здесь? Кстати, как ты вообще оказался в Штатах?
– Из-за работы Бастиана.
– Наверное, ты предпочел бы Майами. Или Сан-Франциско. Именно там ошиваются гомики. Так я слышал.
– Ты можешь меня оскорблять, если тебе от этого легче, – тихо проговорил я, – но я сомневаюсь, что в том есть какая-то польза.
– Иди ты на хер, – беззлобно сказал Джулиан. – И хватит меня поучать, засранец.
– Я не поучаю.
– Слушай, мне уже ничем не поможешь. Что ты делаешь, когда навещаешь других больных? Помогаешь обрести душевный покой перед встречей с Создателем? Держишь их за руку и напеваешь колыбельную, пока они соскальзывают в небытие? Изволь, на тебе мою руку. Облегчи мои страдания. Что тебе мешает?
Я посмотрел на его левую руку, из которой торчала игла капельницы, закрепленная на серой коже куском белого пластыря, только впадина между большим и указательным пальцами ярко алела, точна ошпаренная. До мяса обгрызенные ногти почернели. И все равно я потянулся к этой руке, но Джулиан ее убрал:
– Не надо. Такого не пожелаю даже злейшим врагам. Включая тебя.
– Перестань, я не заражусь, если подержу твою руку.
– Сказал – не надо.
– Значит, мы враги?
– Не друзья уж точно.
– А когда-то были.
Он сощурился на меня, и я понял, что ему трудно говорить. Злость его измочалила.
– Да нет, не были. Настоящими друзьями. В нашей дружбе все было ложью.
– Неправда, – возразил я.
– Правда. Ты был моим лучшим другом. Я думал, навсегда. Я тобою восторгался.
– Ничего подобного. – Он меня удивил. – Это я тобою восторгался. Во всем хотел походить на тебя.
– А я – на тебя. Ты был добрый, внимательный, скромный. Ты был мой друг. Так, по крайней мере, я думал. Четырнадцать лет я с тобой общался, не потому что хотел кого-то рядом в роли верного пса. А потому что мне было хорошо с тобой.