– Мы можем… – я пытался аккуратно выстроить фразу, – поговорить о нем.
– Наверное, надо. Ради этого мы и встретились.
– Не только.
– Пожалуй.
– У тебя есть его фото?
Алиса секунду помешкала, а затем из бокового кармашка сумки достала фотографию.
– Похож на Джулиана, правда? – негромко спросила она.
Я кивнул:
– Вылитый Джулиан в этом возрасте. Знаешь, он еще на кого-то похож.
– На кого?
– Не пойму. – Я нахмурился и покачал головой: – Кого-то он мне напоминает, а вот кого, хоть убей, не соображу.
– Но характером он совсем не Джулиан. Очень спокойный. Сдержанный. Тихоня такой.
– Как думаешь, он захочет увидеться со мной? Ты позволишь?
– Нет, – твердо сказала Алиса. – По крайней мере, до его восемнадцатилетия. И прошу с уважением отнестись к моему желанию. На носу экзамены, лишние переживания ни к чему. Через год ему восемнадцать, вот тогда и встретитесь.
– Но…
– Пожалуйста, не спорь.
– Я хочу его увидеть.
– Увидишь. Через год. Ни днем раньше. Обещай, что ничего не предпримешь за моей спиной. Хоть это ты мне задолжал.
Я глубоко вздохнул. Конечно, она права.
– Обещаю, – сказал я.
– И еще одно.
– Да?
– С первой же встречи ты будешь с ним абсолютно честен. Никакого вранья. Ты скажешь, кто ты. Расскажешь о себе все.
Так я и сделал. Через год и десять дней Алиса нас познакомила. Мы с Лиамом шли вдоль причала Дун-Лэаре, и я рассказывал о своей жизни, начав с того дня, как в вестибюле дома на Дартмут-сквер, где сейчас он обитал, впервые увидел Джулиана. Я поведал о своем постепенном осознании себя. Объяснил, почему женился на его матери и почему сбежал от нее, признался, как мне за это стыдно. Я рассказал об Амстердаме и Нью-Йорке, об Игнаце и Бастиане, убитом головорезами, заставшими нас в объятиях. Почти все время Лиам молчал, однако по лицу его я видел, что мой рассказ его потряс и обескуражил. На прощание я подал ему руку, но он ее не принял и поспешил на электричку в город.
В последующие два года мы изредка встречались, Лиам чуть-чуть оттаял, но отношения наши даже отдаленно не напоминали привязанность между отцом и сыном; он вроде бы не хотел, чтоб я исчез из его жизни (никогда не затевал ссору, не укорял в своей безотцовщине), однако не впускал в нее, оставаясь замкнутым и недоверчивым.
Что посеешь, то и пожнешь, говорил я себе. Винить тебе некого.
«Гол!» – хором заорали Джимми и Лиам, когда на одиннадцатой минуте после удара Рэя Хоутона мяч влетел в девятку ворот Джанлуки Пальюки. Весь бар вопил, сшибались пинты, народ обнимался и приплясывал. Собеседники мои тоже обнимались и восторженно прыгали, а я лишь улыбался и аплодировал, понимая, что скакать с костылем было бы нелепо.