– Больница. Отвези меня…
Тира тихо встала от изголовья кровати и пошла в гостиную, прижимая кулак ко рту, чтобы остановить рвавшийся из горла вой. Овладев собой, она втянула слезы, стекавшие через ноздри, и позвонила в «скорую». Тира ожидала этой минуты, но начавшаяся агония ошеломила ее, и в острой тоске девушка не желала признавать реальность происходящего. Только не сейчас, не сегодня…
В медицинский центр округа Хеннепин Амару привезли уже без сознания. Врач объяснил Тире, какой у нее выбор. Зная, что Амара предпочла бы не бороться, Тира все-таки выбрала реанимацию, на что доктор спокойно сказал:
– Вы понимаете, что это только продлит агонию?
Тира покачала головой, не в силах объяснять, что давно, еще в детстве, она узнала – смерть неизбежна, рано или поздно все умрут, но даже несколько лишних дней жизни стоят любой борьбы.
Ей не хватило присутствия духа объяснять это врачу, поэтому она лишь мотала головой, пока он не подчинился ее решению. Меньше чем через час после подключения к системе жизнеобеспечения Амара испустила дух. Выдох был таким медленным и долгим, что походил на тихий стон, на зевок перед тем, как провалиться в темную пустоту сна, в безмолвное путешествие, которого не увидят ничьи глаза.
Смерть, как поняла Тира, – это лишь миг, чья несомненность регистрируется на приборе долгим электронным писком. Жизнь – это долгое путешествие, неспешное возвращение к истокам.
Старый Музыкант вернулся к змеиной лестнице, поглядывая на берег, усеянный выброшенным рекой мусором: пластиковые пакеты, бутылки из-под воды, старые нейлоновые сети, ржавое велосипедное колесо, уже заросшее травой и занесенное илом. Старик с подозрением вглядывался в каждый предмет, боясь находки похуже, чем пистолет. На реке, где несколько дней назад девочка плыла на спине своего буйвола, он увидел женщину, стоявшую на корме лодки с металлической миской в руке. На долю секунды Старый Музыкант растерялся: сколько же времени пролетело? Может, девочка успела повзрослеть и стать этой женщиной? Но он тут же сообразил – это разные люди. Расстояние, разделявшее его и женщину, было небольшим – Старый Музыкант невольно оказался приобщен к хореографии ее ритуала, но ощущение личного пространства, исходившее от этой женщины, давало и ему, и ей собственную, отдельную уединенность.
Женщина, видимо, только что умылась и вымыла руки до плеч и теперь мокрой рукой приглаживала волосы. Вынув из-за пояса саронга розоватый шарф, она начала оборачивать голову, как делают женщины народа тям, подоткнув концы и оставив открытым только овал лица. В цветной шелковой юбке и вышитой белой блузке она будто утратила возраст, безмятежная, как минарет в полночь. Старый Музыкант знал эту женщину – вернее, много раз видел. Домом ей служила ярко расписанная лодка-сампан, где жила вся ее семья – муж и трое внуков. Несмотря на то что они со Старым Музыкантом часто видели друг друга, женщина ни разу не заговорила с ним, как и он не осмеливался обратиться к ней, понимая, какой она веры и какие правила должна соблюдать. Зато он много раз разговаривал с ее мужем, который швартовал сампан у берега за Ват Нагарой, когда приходила нужда укрыться от беспощадного полуденного солнца или сильного ливня. Абдул Разак – за такое имя при Пол Поте могли убить. Полученное при рождении имя, которым рыбак-тям, уцелевший во время массового истребления своего народа, снова решился называться, он считал