, а настоящей супругой. «Ты должна была выйти за меня, – хотел сказать Тунь, – ты должна была стать моей женой». Чаннара, видимо, почувствовала, что он на грани безумия, потому что вдруг заговорила о Сохоне, сказав, что муж наконец получил докторскую степень по музыковедению и преподает в Пномпеньском университете, а еще занимает пост советника в Министерстве культуры. Тунь ощутил острое сожаление, вспомнив свою заброшенную учебу и нереализованные мечты. Чаннара, спохватившись, забормотала извинения, объяснив, что ничего такого не имела в виду, и поспешила попрощаться:
– Oh, la bonté, regarder l’heure! Où est passé l’apres-midi?[14]
– Au revoir, monsieur[15], – церемонно выговорила Сутира, копируя мать, которая вдруг перешла на французский, словно это делало прощание менее интимным. Тунь молча кивнул в ответ. Больше он Чаннару не видел. Второй шанс, как он уже убедился, любит смелых.
Четверка дошла до мечети Аль-Азар на восточном берегу Чрой Чангвар, когда от банановых зарослей по другую сторону дороги отделилась фигура. Незнакомец представился «товарищем по революционному движению». Обошлись без вымышленных имен – подпольные клички были так же многочисленны и так же быстро менялись, как листья на деревьях. Молодой революционер – на вид чуть за двадцать – оглядел их одежду и, решив, что простые хлопчатобумажные штаны и рубахи (крестьянская одежда) сгодятся для перехода, подал каждому из мужчин вышитую тюбетейку, а товарищу Нуон белый головной шарф.
– На всякий случай, – сказал он, и все поняли, о чем он говорит. При необходимости они притворятся тямами. Идея была удачной – рыбаки выходят на реку в любой час, а тямов обычно не подозревали в связях с коммунистами. Те, кто примкнул к подполью, как этот молодой тям, считали, что их народ слишком долго отодвигали на периферию, пренебрегая их историей и культурой. Сейчас, когда из царящего вокруг хаоса начали доноситься слухи о революции и справедливом, равноправном обществе, тямы ухватились за возможность занять более видное место, однако нападки на их религию, включая запрет молиться пять раз в день, привели к многочисленным случаям дезертирства и отпугнули других тямов.
Кивком указав беглецам следовать за ним, молодой революционер снова нырнул в банановые заросли и повел всех четверых вниз, к воде, где в мангровых зарослях было спрятано длинное каноэ. Корни мангровой рощи наполовину скрылись в поднявшейся от дождей реке. Вперед вышел старый рыбак, заморгав при виде согнувшихся на неровной почве фигур, но, узнав молодого тяма, жестом пригласил всех на каноэ. Тунь догадался, что старый рыбак не подпольщик и не коммунист, но сочувствует их делу. Тямы обменялись мусульманскими приветствиями: «Салям алейкум – ваалейкум ассалям!» В словах, чуждых его слуху, Тунь расслышал эмоции – аллитерацию добра и благих пожеланий. Ничего больше не прибавив, старик сел на весла, и лодка медленно скользнула из тени мангров на открытую воду. Речная гладь освещалась луной, звездами и вспышками отдаленных взрывов.