– Ваше превосходительство обязаны предоставить нам сцену, откуда музыканты могли бы исполнять свои произведения с достоинством. Обеденный зал и концертный – разные вещи, – без обиняков сказал Сохон, имея в виду неоднократные случаи, когда музыкантам их с Тунем уровня приходилось выступать на посольских приемах среди застольного гама и прекрасные мелодии терялись в стуке ножей и вилок и какофонии голосов. – Если мы не сделаем паузу ради нашей музыки, чего же ждать от иностранцев?
Все присутствующие слышали резкие слова Сохона, и в зале наступила тишина. Несколько мгновений казалось, что посол поставит дерзеца на место, однако, к облегчению собравшихся, он учтиво ответил:
– Вы правы, конечно. Абсолютно правы.
Тунь заметил, что за время разговора самообладание ни разу не изменило Сохону, словно молодого музыканта окружал непроницаемый кокон. В тот момент Тунь понял – этого парня ждет великая судьба, ибо он наделен цельностью и индивидуальным видением, необходимыми в подлинном искусстве. Для таких, как Сохон, не существует границ, кроме той, что они проводят вокруг себя, дабы защитить свое достоинство и способность творить.
Тунь не был наделен природной неуязвимостью Сохона и его смелостью. Временами он гадал, не стало ли его решение уйти в джунгли и начать воевать запоздалой попыткой исправить собственный недостаток. Он не решился возразить Советнику – слабость, стоившая ему единственной женщины, которую он любил и будет любить, зато теперь занял крайне жесткую позицию по отношению к социальному неравенству, против тирании класса правящих, к которому принадлежал Советник.
Четверо беглецов дошли до перекрестка между храмом и другим паромным причалом – меньше того, что у моста, – и быстро свернули влево, чтобы не выходить на хорошо просматривающуюся дорогу. Найдя узкую тропку, замеченную во время предварительной разведывательной поездки, они пошли по одному, как муравьи в щель, продвигаясь цепочкой то через девственную чащу, то через чьи-то ухоженные фруктовые сады. Тунь оказался замыкающим – товарищ Нуон и двое мужчин шли в метре впереди – и воспользовался этой свободой, чтобы без помех обдумать курс, который выбирал в последние годы. Он напрягал память в поисках упущенных возможностей и вторых шансов.
В тот день, когда Чаннара зашла в его квартиру после встречи у концертного зала Чактомук, Тунь еле сдерживал желание увести ее в свою комнату и заняться любовью. Не будь с ними Сутиры, он, может, и решился бы на это безрассудство, потому что в заминированной, истерзанной войной географии его сердца Чаннара никогда не была его