Тира подумала о своей встрече со Старым Музыкантом, состоявшейся шесть недель спустя после долгого, надрывающего сердце откровенного разговора. Старик опешил, увидев Тиру в храме и узнав, что она приехала специально ради него. Долгое время они сидели молча и смотрели друг на друга. Наконец Старый Музыкант произнес:
– То, что я сделал… тогда, много лет назад… невозможно простить. Но я все равно приношу свои глубочайшие сожаления.
Тишина затопила все вокруг. Потом Тира заговорила:
– Когда мама покончила с собой, я винила себя. Только что умер Рин, мой младший брат, и она была вне себя от горя. Надо было найти способ вытащить ее из этой трясины отчаянья, думала я. Корила себя и, не в силах вынести собственный гнев, ополчилась на весь мир, – слова лились из Тиры, заполняя глубокую расселину между ними. – С тех пор я много чего узнала насчет гнева и отчаяния. Всегда можно направить гнев на кого-то или что-то, и тогда почти всегда возникает реакция, то есть у тебя появляется компания и ты больше не одинок в своем гневе. Гнев растет, усиливается, питаясь твоей энергией, но до этого, безусловно, приносит некоторое утешение. Комфорт… – Тира несколько раз сглотнула, прогоняя сухость. – А вот в отчаянии человек одинок. Скорбь любит уединение. В отчаянии тонешь, погружаясь все глубже и глубже, где до тебя уже не докричаться, и надо собрать все до последней капли силы, чтобы пробиться обратно… Понемногу я выучилась отпускать гнев – чувствовать, но не цепляться за него, как личным примером учила меня Амара, потому что силы были нужны на борьбу с затягивающим отчаянием… – Тира подняла взгляд на старика и увидела, что хороший глаз заволокло слезой, а из-под черной повязки тянется тоненький влажный след. – Я здесь, потому что выплыла из этого омута. Пробилась на поверхность.
Они смотрели друг другу в глаза, разговаривая без слов. Между ними происходило слияние невыразимого. Резкий вдох прозвучал как рыдание – у кого он вырвался, они не знали. Старый Музыкант кивнул, и на долю секунды рядом с ним – с молодым Тунем – Тира увидела свою мать: стоя на берегу Меконга, они выпускали из клетки воробушка, а она, маленькая, пила сок сахарного тростника, сидя на скамейке. В своих воспоминаниях Тира ошибочно приняла Туня за своего отца. Сердце, как понимала девушка, глядя на старика сейчас, вершит свой собственный суд. Оно помнит то, что забывает разум, но всегда прощает любовь.
Открыв карманчик на задней обложке дневника, она вынула черно-белую фотографию родителей и, перевернув, взглянула на неуверенную датировку, сделанную Амарой: «1962?» В тот год родители поженились – тетка много раз рассказывала, как пышно играли свадьбу. Интересно, этот снимок был сделан раньше или позже? Может ли статься, что это торжество имеет отношение к свадьбе, которую праздновали целую неделю? Если так, тогда Старый Музыкант тоже присутствует на фотографии – где-нибудь сбоку, не попав в кадр, играет в составе ансамбля, присланного, по словам Амары, самим Министерством культуры. Жест уважения к ее деду-советнику, всегдашнему покровителю искусств, в честь радостного события – свадьбы дочери. Они же все здесь, с изумлением осознала Тира. Кончик ручки, будто действуя по своей воле, перечеркнул проставленный год. Неважно, когда был сделан снимок: Тире хотелось верить, что в неведомом краю времени и памяти, которого не найти ни на одной карте, ее родные по-прежнему живы, и звучит музыка, а высокие резкие звуки голосов иногда перекрывают общий гул.