Доживи ее отец до преклонных лет, такой была бы его жизнь? Относились бы окружающие к нему с добром? Видят ли другие то, что видит она – нежданные проявления неискоренимой связи, удерживающей нацию вместе, скрепляющей ее обломки, несмотря на афтершоки, до сих пор лихорадящие страну, усугубляя напряжение в мириадах трещин, которыми покрыт город?
– Сколько ему лет? – спросила она. Мысли снова перескочили с одного человека на другого.
– Точно не скажу, – задумался доктор Нарунн. – Где-то под восемьдесят. Для незрячего он удивительно хорошо чувствует направление. А как вы думаете, дядюшка? – спросил он у мистера Чама.
– Не исключено, что гораздо моложе, – отозвался таксист, держа ладони на руле и внимательно следя за дорогой. – Сейчас трудно определить возраст людей. Кхмер йюнг чап час – бедность и страдания старят. Все мы кажемся старше своих лет. Взять хоть меня!
Доктор Нарунн и бровью не повел:
– Простите, дядюшка, а вам сколько? Двадцать девять?
Мистер Чам засмеялся, с юмором покивав.
– Я про Старого Музыканта, – промолвила Тира.
В машине наступило молчание. Мужчины удивленно переглянулись. Тира этого ожидала – она еще ни слова не сказала о своей встрече.
– Мы точно не знаем, – ответил доктор Нарунн. – Мы даже его имени не спрашивали. В храме все зовут его Локта Пленг – Старый Музыкант. Он не возражает.
– Он заговорил со мной по-английски. – В хижине она пропустила мимо ушей оговорку Старого Музыканта, который принял ее за американку. Люди здесь наобум выпаливают английские приветствия («Здравствуйте, как поживаете?), признав в ней иностранку: им не терпится похвастаться своими знаниями, показать, что камбоджийцы идут в ногу с мировым прогрессом. – Стало быть, это не какой-нибудь бродячий музыкант. Должно быть, раньше он имел положение в обществе, был образованным человеком.
Доктор Нарунн и мистер Чам молчали. После неловкой паузы врач ответил:
– И, видимо, страшно пострадал за это. Иногда мне приходит в голову, что такая анонимность, отсутствие имени и биографии, или, как говорим мы, буддисты, самоотвержение, – для него единственный способ продолжать жить.
– У него не осталось родственников?
– Боюсь, что нет. Он ни разу не заговаривал ни о ком из близких или друзей, помимо братьев из храма. Во всяком случае, со мной. Он вообще не говорит о своей жизни до Ват Нагары. Думаю, он все потерял при Пол Поте.
Тира промолчала.
– Несколько раз, проходя мимо его коттеджа, – продолжал доктор Нарунн, – я слышал, как он очень нежно говорил с инструментами, будто они живые. Словно они его дети. Он к ним очень привязан.