– Сутире три года, – сказала Чаннара, улыбаясь дочери, и поддразнила ее: – И она ужасно робкая.
– Три! – воскликнул Тунь с фальшивым облегчением. Значит, она родилась в шестьдесят шестом, через четыре года после свадьбы Чаннары. Для замужней камбоджийки столько лет без детей – долгий срок. Тунь отлично представлял давление, которое Чаннара наверняка терпела в семье, особенно от деспотичного папаши-советника. Le Conseiller… Зная независимый характер Чаннары, он предположил, что ей просто не хотелось сразу вязать себе руки ребенком.
В последний раз Тунь видел ее в день свадьбы, в декабре шестьдесят второго, через год после своего возвращения из Америки. Он приезжал в ее семейную усадьбу в составе ансамбля пленгкар, приглашенного играть на свадебной церемонии. Тунь набрался мужества войти в комнату Чаннары, святилище ее одиночества, в последние часы перед тем, как она разделит постель с другим мужчиной.
– Ты разбил мне сердце, – сказала она.
– А ты – мою душу, – ответил он, стоя на расстоянии вытянутой руки, не в силах подойти ближе и обнять Чаннару, как мечтал. Он был парализован своей тоской.
– Значит, один-один, – пробормотала она.
– Никогда, – отрезал он.
Это был их последний разговор, и Тунь сожалел о каждом слоге – слова приходилось выталкивать изо рта. Он так и не простил себе сказанного и сейчас, стоя перед Чактомуком и глядя на Чаннару, думал только о том, что эта нежданная встреча – дарованный судьбой шанс сгладить их скупое на слова расставание. Надо найти способ снова заслужить ее расположение, раз уж не любовь. Может, он добьется симпатии ее дочери?
– Бог мой, какая ты высокая для своего возраста! – Тунь и сам вздрогнул от своего льстивого фальцета, но остановиться не смог: – Прямо молодая леди!
Сутира, не мигая, смотрела на него. Он неловко переступил с ноги на ногу.
Малышка была крошечной копией своей матери. Длинные стройные ножки и руки будто подчеркивали природную необщительность, замкнутость, заметную уже в столь нежном возрасте. Глаза, затененные длинными ресницами, казались бездонными омутами, обсаженными папоротником. Волосы, позаимствовавшие волнистость у моря, поднимались и опадали бесконечными локонами. Тунь не мог поверить своим глазам – явление двух богинь сразу! Мать и дочь стояли, держась за руки, а он, вытолкнутый за пределы этого круга, испытывал такую нестерпимую боль, что, казалось, она никогда не пройдет. Боль, как Туню еще предстояло узнать, имеет собственную жизнь после смерти.
Ему больно до сих пор.
Тунь поглядел на нотный лист, светившийся приглушенно-белым, отражая свет фонаря. Кроме даты, он ничего не смог написать.