Тунь и его товарищи и мечтать не могли о лучшем месте для незаметного отхода. Впереди, на другой стороне дороги, «универсал» трижды мигнул фарами. Тунь узнал условный сигнал и машину – прокатный темно-зеленый «Пежо 404», популярный и надежный семейный автомобиль, очень распространенный и потому не привлекающий внимания. Внутри ждали товарищи – двое мужчин и женщина. На тот берег они переберутся на пароме прямо в «универсале», а если в районе доков их остановит патруль, говорить будет сопровождающая их товарищ, пустив в дело свой шарм. «Кое-что никогда не изменится, – ворчала товарищ Нуон, накануне вечером ознакомившись с планом ухода. – Значит, равноправия нам ждать еще долго». Ее замечание вызвало резкую критику со стороны присутствовавшего политработника, усмотревшего в нем недостаток веры не только в революционное движение, но и в партию. Организация, сказал он, никогда не ошибается. Сейчас, глядя вокруг, Тунь не слишком беспокоился: власти в первую очередь интересовала обстановка в городе, поэтому выйти из Пномпеня было гораздо легче, чем войти. К тому же эта небоевая задача доверена зеленым подросткам, недисциплинированным и почти не обученным. Их легко подкупить: ничто не очарует мальчишку с автоматом больше другого сокровища из блестящего металла. Тут и пригодятся часы на запястье Туня: хорошо, что он не отдал их велотаксисту. Вспомни он о часах в тот момент, Тунь мог счесть себя обязанным отказаться от последнего сомпирак сивилаи, легкомысленного «объекта цивилизации», не имеющего никакой ценности в джунглях, где время перестает существовать. В каком-то смысле для него уже перестало.
Однако надо спешить – товарищи сигналят снова. Вот и все, подумал Тунь, прикрыл глаза и глубоко вздохнул.
– Локта! Локта! – долетел до него детский голос откуда-то сзади, когда он уже шагнул вперед, готовясь перейти дорогу. Глаза сами собой широко раскрылись.
Нарунн рассказал Тире, что ему было шестнадцать, когда закончилась власть красных кхмеров. При них погибла вся его большая семья – больше двадцати человек, включая отца, деда с бабкой, пятерых братьев и сестер, двоюродной родни, тетушек и дядюшек, племянников и племянниц. Последней умерла мать Нарунна – в родах, пытаясь дать жизнь ребенку, зачатому насильно. Пришлого насильника, который приютился в соседней деревне, выволокли в поле и казнили. Пуля в голову и вторая в пах – назидания ради: таких преступлений Организация не терпела. После публичной самокритики и признания собственной вины в том, что она выглядела недостаточно скромно и революционно и привлекла нежелательное мужское внимание, его матери оставили жизнь, тоже обернувшуюся наказанием. Она до последнего надеялась, что отсутствие менструаций в последующие месяцы – признак менопаузы: в конце концов, ей почти пятьдесят, но затем начал расти живот, при том что остальное тело оставалось худым. Наступил девятый месяц, начались роды, и после ночи пота, крови и ослепляющей боли жизнь внутри нее отказалась от попыток выйти наружу, словно поняв, что вне утробы у нее нет шансов. У Ним не осталось сил на скорбь, ярость, сожаление или страх: она знала, что умрет, и была готова к смерти. Она свернулась на деревянном полу, обхватив живот, безжизненность внутри. Тело внутри тела, живой гроб для мертвого ребенка… Ним утешалась сознанием, что из всех своих умерших детей хотя бы этого она может навсегда обнять. Она успокоила свое сердце и замедлила дыхание, сберегая его для Нарунна, единственного из ее пяти (шести, считая нерожденного) детей, который остался в живых.