Сонечка говорит:
— Когда вы его, папенька, пригласить успели?
А папенька:
— Да я и на думал приглашать, я полагал, что это ты, Сонечка.
— Да нет же… Семен Иваныч, может быть, вы знаете, кто это был?
Я счел необходимым отрицательно покачать головой, ибо физиономия исчезнувшего спирита была мне совершенно незнакома…
Конечно, было нам весьма приятно поговорить, к примеру сказать, с императором Калигулой или с другим каким человеком благородного происхождения, но все же поступок господина спирита (исчезнуть, не простившись!), как хотите — очень-очень неделикатен, по моему размышлению.
В конце же концов оказалось, что получилась крайне пренеприятная история, в которой если и не были замешаны Калигула и иконописец Иван Семенов, то без сомнения, таинственный незнакомец, надоумивший нас погадать с блюдечком, играл весьма крупную роль: из передней Порфирия Игнатьича таинственным образом исчезла моя новая шуба.
Перечислением всех вышеуказанных потребностей я, конечно, не желаю оскорбить человека, которого я предумышленно скрыл под именем письмоводителя Пузырькова, но все-таки сия история должна послужить нравоучительным уроком в будущем: появление покойного императора Калигулы в длинные зимние вечера не предвещает ничего хорошего.
Впрочем, Калигула тут не при чем…
Весной наша деревня — раздолье! Едва побежали с пригорков ручьи, первые ручьи, еще мутные от дымной копоти длинных зимних вечеров, как уже зачирикала какая-то птица в лесном овраге и прикативший из теплого заморья на трехколесной колеснице Ветер рвет клочьями белую сорочку полей и лугов. Глядь-поглядь, и начинается деревенский земляной праздник, бал не бал, маскарад не маскарад, а только весело и раздольно. И начинается великое переодеванье: лес наденет на себя зеленый кафтан, еще худой на локтях да куцый; зеленым платочком прикроется земля, чтоб не зазорно была глянуть добрым людям в лицо и глядится в тихое, спокойное, все твои печали и немощи ублаготворяющее небо целыми вечерами в самую глубь, в Бога, своими многочисленными глазами — озерками весенними.
Любо ей смеяться, пересмеиваться все лето с солнышком, а пока смотрит в небо и молится, а глаза — чистые-чистые, никогда в них никакой нечисти не заведется.
А по вечерам хорошо бродить по влажной тали земли, забрести в лес и послушать рассказ, простой и бесхитростный, зверюги лесной, как хорошо весной Богу молиться, хорошо послушать запутавшиеся в ветвях еще черных, но уже молодых деревьев звоны, далекие, с пригорка идущие, где белым прямоугольником виднеется церковка, простая как небо, как первый весенний осиновый листок.