Спустя мгновение пропала и клетка.
— Томми — наследник сиернского трона, — сдавленным голосом начала Изабелла.
— Я знаю, — беззаботно отозвался юноша. — Ты хочешь сказать, что король этой человеческой страны начнёт на меня охоту, как только узнает, что его младший брат пропал? Ну и пусть. Ты же не так глупа, колдунья, чтобы решить, что какой-то человек или его волшебники смогут меня хотя бы найти, не то что успеть помочь твоему сыну?
Изабелла спрятала руки в складках платья — там не было видно, как они дрожат.
— Чего ты хочешь? Какой тебе прок с сердца Тёмного Властелина?
Юноша снова улыбнулся.
— Какая разница? Ты просто поможешь мне его добыть. А теперь, — он потянулся, взял из корзинки на столике одно из румяных яблок. И под взглядом бывшей королевы с удовольствием откусил кусок. — А теперь расскажи мне про эту «другую».
В которой на наглядном примере показано, что после «долго и счастливо» проблемы только начинаются.
Ветер качает тёмно-зелёные — вот-вот пожелтеют и закружатся в листопаде — верхушки тополей надо мной. Трава всё ещё такая же мягкая, как летом, а земля — тёплая, но от неё уже пряно тянет осенью. И птицы уже молчат. За школой вообще сейчас тихо: все на уроке, и только наш выпускной класс муштруют к будущей «линейке». Но они на стадионе, и об одноклассниках сейчас можно не думать. И не буду. Не хочу и не буду.
В наушниках надрывается «Rammstein»: на полную мощность, вдалбливаясь в голову с настойчивостью нашего учителя математики. Тот тоже, пока не вдолбит нам в голову новый график, не успокоится. А потом уборщицы (а вслед за ними и завуч с директрисой) удивляются, почему на каждой парте в его классе старательно вырезана-выписана «кнопка перезагрузки зависшего учителя». Увы, она не работает. Но, когда слушаешь «парабола-парабола-парабола-везде парабола», очень хочется на неё жать, жать, со всей силы жать!..
В тетради под тяжёлый рок скачут уравнения, интегралы, синусы с косинусами, и график из всей этой бурды напоминает распластанную на бумаге лягушку. Я мстительно пририсовываю ей глаза, раскрашиваю рот, тыкаю карандашом в ноздри. Потом размашисто пишу сверху «Виола, ты дура», вырываю лист и комкаю — тоже в такт песне.
— Ну как? — прорывается сквозь «du — du — du hast mich» голос Дамиана.
Я бросаю взгляд на планшет, где мигает ярлык «Скайпа», приглушаю музыку и честно отвечаю:
— Никак.
— Совсем никак? Но Виола, я же отправил тебе вчера всё решённое задание. Может быть, ты мои заметки не поняла? Или не нашла? Я их в конце каждого решения написал…
Написал. Нашла. Поняла, что почерк Дамиану следует менять. А ещё — очень сомневаюсь, что наш математик одобрит выписанную из уравнения пентаграмму с дополнением «из неё очень удобно вызывать анималия, только повернуть на двадцать градусов и вот здесь знак поменять…».