– Думаешь, и твоя мать живет в Лесу?
– Может быть, – отвечает она. – А может, и нет. Просто… подумалось вдруг.
* * *
Юноша возвращается минут через десять. Я благодарю его за инструмент, достаю из саквояжа подарки и раскладываю перед ним на столе. Маленькие дорожные часы, шахматы и бензиновая зажигалка – находки из чемоданов в архиве Библиотеки.
– Это вам в благодарность за инструмент, – говорю я. – Уж примите, пожалуйста.
Юноша сначала отказывается, но потом принимает наши подарки. Долго разглядывает часы, потом зажигалку, а за ними и каждую шахматную фигурку.
– Вы знаете, как ими пользоваться? – спрашиваю я.
– Не беспокойтесь, – отвечает он. – Мне это не нужно. Смотреть на них – уже приятно. А со временем, глядишь, и пойму, что с ними делать. Чего-чего, а времени у меня здесь хоть отбавляй.
– Нам, пожалуй, пора, – говорю я.
– Вы торопитесь? – огорчается он.
– Хотелось бы вернуться в Город до темноты, вздремнуть – и на работу.
– Да, конечно, – кивает он. – Понимаю. Я бы проводил вас до выхода из Леса, но сами понимаете – служба. Далеко уходить не могу.
Мы втроем выходим из домика и прощаемся с ним во дворе.
– Заходите еще, – приглашает он. – Инструмент послушаем. Всегда буду рад.
– Спасибо, – говорю я.
Мы удаляемся от Электростанции, и гул постепенно слабеет, пока у самого выхода из Леса не пропадает совсем.
29
Страна Чудес без тормозов
Озеро. Масатоми Кондо. Колготки
Чтобы не намочить вещи, мы завернули их в узлы из рубашек и закрепили на голове. Со стороны, наверное, выглядело забавно, но потешаться нам было некогда.
Еду, виски и большую часть снаряжения мы оставили Профессору, так что моя поклажа вышла не очень тяжелой. Только фонарик, свитер, кроссовки, кошелек, излучатель и нож. Ее узелок получился не больше моего.
– Будьте осторожны, – сказал Профессор. В тусклом луче фонарика он кажется гораздо старше. Кожа будто обвисла, волосы на голове торчали нелепыми кустиками, как сорняки на клумбе. Лицо покрылось коричневыми пятнами. Передо мною сидел усталый старик. Что ни говори, а даже гениальные ученые стареют и умирают, как все остальные.
– Прощайте, – сказал я ему.
В кромешном мраке я спустился по тросу до самой воды, посигналил фонариком, и толстушка спустилась за мной. Лезть в ледяную воду, когда вокруг хоть глаз выколи, хотелось меньше всего на свете. Но тут уж не выбирают. Я зашел в воду по колено, затем по плечи. Вода обжигала холодом, но опасности как будто не представляла. Вода как вода. Без каких-либо примесей и не гуще обычной. Вокруг висела тишина, как на дне колодца. Воздух, вода, чернильная тьма вокруг – все замерло. И только усиленный в сотни раз плеск наших рук по воде отдавался под невидимыми сводами странным эхом – словно чавкала гигантская рептилия. Уже в воде я вдруг вспомнил, что старик должен был обезболить мне рану.