— Дядя Ваня, вода есть? — не своим голосом крикнул Пашка в раскрытую дверь кухни.
— Естя! — послышалось оттуда.
В цехе были все продукты, полученные Евсеичем с вечера: мука, сахар, дрожжи, маргарин, масло сливочное и растительное. Под столом блестели банки с повидлом. Пашка окинул все это блуждающим взглядом, но, прежде чем идти в мойку за котлом, он спрятал деньги в ботинок, под стельку, и прошелся — не хрустят ли…
За работу он принялся горячо, будто хотел загладить свою вину, которую неожиданно для себя начинал чувствовать. Большое тесто — на два с половиной ведра — он поставил быстро и промешал тщательно. Вымыв руки и обтерев пот с лица, шеи и груди сырым полотенцем, он стал поспешно готовить цех к работе, но мысли его были далеки от дела. Он суетился, переставлял зачем-то с места на место ведра, скалки, формочки, перетирал уже протертые накануне маслом листы и то и дело бегал смотреть на время. «Скоро придут!» — жарко толклась одна И та же мысль. Где-то в глубине души он предчувствовал, что будет скандал, и старался представить, как ему себя вести, когда все закрутится вокруг пропажи, но ничего не мог изобрести. Все его придуманные доводы в свое оправданье, которые он разучивал про себя, даже деланное возмущенье, помогавшее ему не раз, теперь казались наивными, бессильными в защите. Наконец пришла простая и трезвая мысль: вернуться в раздевалку и положить деньги обратно, однако два чувства — исконно воровская боязнь места, где совершена кража, и нежеланье уязвить свое самолюбие бессмысленностью всей этой затеи, что вдруг сводилась к простому и насмешливому, как присказка, вопросу: зачем, дурак, берешь, коль назад кладешь? — не дали ему сделать этот шаг. «Ничего. А кто не таскает?» — с радостью вспомнил он слова дяди Вани, и сразу друзья его, только вчера плюнувшие на него с чердака, теперь снова стали нужны ему и веселыми рожами завертелись у него перед глазами, радуясь его краже.
— Дядя Ваня! Посмотри, нет ли там, на плите, старой заварки!
— Естя!
— Давай чай пить!
— Давай, Пашка!
Они сели в кондитерском цехе и царствовали среди оплывающих в тепле пачек маргарина, ведер сахара, открытой банки с повидлом и целого решета подсохших пироговых обломков. Пашке было легче со стариком. Он отвлекался от неприятных мыслей и с непонятной для того благодарностью подсыпал в стариковскую кружку сахар.
В коридоре послышались шаги.
— А! Чаевничаете! — Евсеич стоял на пороге и подвязывал передник.
— Ага… — настороженно и заискивающе улыбнулся Пашка.
— Хорошее дело! А как тесто?
— Опускать пора.