— Ничего, ничего, Пашка! — бубнил он, развеивая вокруг себя запах ванилина. — Ничего! Ты запомни: мы — рабочий класс! Мы больше всех — рабочий класс. Смотри — все гуляют, а мы работали. Да еще как работали!
— Да, мы сегодня дали, как никогда! А чего это мне столько денег отвалили?
— Так положено, Пашка! Беги сегодня прямо в магазин и покупай ботинки.
— А с аванса — брюки!
— Верно, Пашка! И будешь ты — жених-женихом.
Они приехали на вокзал, взяли билеты и сели в поезд. Погода начинала портиться. Опытные ленинградцы знали, чем это может кончиться, и наиболее осторожные ехали догуливать воскресенье в город — поближе к крышам, поэтому в вагон набилось неожиданно много народа. Евсеич, как человек степенный, не полез в давку, а когда вошли в тамбур, то новая волна горластого молодняка прижала их в угол и зацементировала там. Они положили головы друг другу на плечи и сладко задремали.
— Во поддали батя с сыном! — посмеялся кто-то.
Пашка постоял так до Шушар, а потом подогнул коленки и смыкнул вниз, к ногам Евсеича, где было еще уютней.
— Дядя Евсей! — тихонько позвал он. — А чем голубя кормить?
— Вот научишься делать торты — сразу расскажу!
— Научусь…
На площадке пели песни, смеялись, а Пашка сидел на корточках, дремал, и не было человека счастливее его.
— Пашка! Вон наши коржи жуют! — наклонился к нему Евсеич.
Но тот его уже не слышал.
Пашка всю ночь, хоть и был занят работой, весь воскресный день ждал чего-то нехорошего. То ему казалось, что в темной парадной его подстерегает Копыто, то ждут еще какие-то неприятности, и даже успешная халтура в Пушкине не могла окончательно заглушить в нем тревожное чувство ожиданья. Правда, домой, он пришел в новых и даже кожаных ботинках, потому что Евсеич добавил ему из своих, — пришел и удивил тетку, но дома ему не только не спалось — даже не сиделось. После работы и бессонной ночи в голове шумело, но он перетомился, и спать не хотелось. Посмотрел на время — четыре часа. Он надел чистую рубаху и пошел во двор в новых ботинках, решив, в случае игры в футбол, стоять на воротах: ботинки надо беречь… Вышел. Двор был тих не по-воскресному. Откуда-то сверху раздался пронзительный, нахальный свист, но никто не показался из окон. Странно… На футбольной площадке — ни звука. Спросил у малышей, игравших в «маилку», где большие, ему ответили, что с утра те охотились за машинами, потом ели арбузы и играли в карты. Но куда они подевались в такую рань?
Наконец Пашка подсел на лавочку к старикам, занимавшим всегда самый стратегический плацдарм — на скамейке у парадной. Ждал он не долго. Вскоре пробежал из булочной Сашка-Левша, тихий, но верткий парень, хорошо игравший на левом краю.