Тимофей завороженным стоял перед девушкой. Проходила минута, вторая, а он никак не мог оторвать от нее взгляда. Кто-то из прохожих нечаянно толкнул его, он встрепенулся, смешался, проговорил сбивчиво:
— Так… Елизар Лукьянович, значит, не папаша вам… Вы, значит, в прислуге… А я думал, папаша. — Одернув шинель, прокашлялся. — Так, значит… — Снова прокашлялся и уже спокойно, вполне связно спросил вполголоса: — А как зовут вас? Меня, к примеру, Тимофеем Тулагиным кличут.
— Любушка, — как-то по-домашнему назвалась она.
— Хорошее имя.
Любушка чувствовала себя неловко и в смущении топталась на одном месте. Тимофей тоже топтался с ней рядом.
— Нынче свобода всем объявлена, — вдруг завел он разговор о политике. — Слыхали про революцию? Это она царя Николашку скинула. И войну — побоку… Вон сколько нас, фронтовиков, домой поприехало. А все потому, что власть в России переменилась.
— Елизар Лукьянович сказывают, — осторожно вставила Любушка, — что и в Чите создана новая власть-Забайкальский народный Совет.
— Во-во, народный Совет!.. Раз народный, значит, теперь народу вольготнее будет жить. Теперь все равны будут.
Тимофей говорил и говорил, а Любушка только изредка вставляла короткие фразы да поддакивала.
О своей горничной Шукшеев вспомнил лишь тогда, когда перезнакомился со всей компанией.
— Любушка! — позвал он. — Господа, со мной ведь барышня. И у нее есть кое-что…
Любушка покорно повернула к станционной пристройке.
— О-о-о! Она уже с молодцом познакомилась, — улыбнулся Шукшеев. — Герой, два «Георгия»! За что заслужил, лихой казак? — дотрагиваясь до Георгиевских крестов, висевших на тулагинской шинели, спросил он Тимофея.
— Известно за что… — замялся Тулагин.
— За храбрость? Понятно, за храбрость. «Георгиев» за здорово живешь не дадут. Похвально, молодец! — Шукшеев взял у горничной бочонок, передал вахмистру, раскрыл саквояж с богатой закуской. — Налей, Авдей Корнеевич, стакан Георгиевскому кавалеру. И мне налей. Выпьем за молодцов-фронтовиков, чтоб верной опорой они нашей новой власти стали. — Обернулся к девушке: — Вот, Любушка, гляди, какие они, казачки наши. Ни стати им, ни удальства-храбрости не занимать, С такими горы можно сворачивать!
Тулагину подали стакан водки и кусок жирной баранины.
— За народную свободу тост! За революцию! — со страстью произнес Тимофей и в два глотка осушил стакан.
Купец громко бросал в компанию короткие, рубленые фразы:
— Революция — это хорошо. Но революция кончилась. Довольно митинговать. Пора за дело браться. Надо строить, надо хозяйства свои поднимать. За дело, братцы-казаки! Кто холостой, семьями обзаводись. Барышни за войну повыросли — кровь с молоком. Выбирай любую! Наступает золотое время… Наливай, Филигонов!