Вахмистр еле держался на ногах, но бочонок с водкой крепко прижимал к груди. Он не скупясь наполнял стаканы водкой и сам себе приговаривал: «Наливай, Филигонов!»
После второго стакана Тимофей тоже почувствовал неустойчивость в ногах. Зато в голове появилась удивительная легкость, все теперь казалось предельно простым и ясным.
— Будем строить новую жизнь… Женимся… Правильно я говорю, папаша? — дергал он Шукшеева за полы шубы.
— Дело говоришь, разумно мыслишь, — одобрительно отвечал купец. — Только маленько требуется порядок установить, совдеповцев-крикунов хорошенько прижать. Народный Совет поддержать.
— Порядок установим! Этих, как их, совдепов, под ноготь! Да здравствует народный Совет! — пьяно выкрикивал Тимофей.
— Молодец, герой! — похваливал его Шукшеев. — Люблю истинно русскую душу.
Кто-то прибежал из управления станции, сообщил:
— Большевики пожаловали из Читы! Требуют, чтоб полк оружие сложил.
Сообщение подлило масла в огонь. Подвыпивших служивых захлестнуло возмущение:
— Нас, фронтовиков, разоружать?!
— Это какая ж такая свобода!..
— Даешь, казаки, на Читу!.. Раскрр-о-омсаем большевиков!
Воинствующая хмельная компания повалила в главное станционное здание. Под навесом остались лишь Любушка и Тулагин. Как ни тянул Тимофея Софрон Субботов, он с места не сдвинулся.
* * *
Воспоминания оборвались. Когда все это было? Давно и как будто недавно. Словно вчера Тимофей познакомился с Любушкой. А сколько воды утекло с тех пор. Сколько ветров прошумело. За это время Тулагиным многое было пережито, переосмыслено.
…Кажется, подкопилась силенка. Тулагин напрягся, вцепился руками в болотную траву, пополз. Острые, как кинжальные лезвия, листья осоки резали ладони, пальцы, но он не воспринимал боль. Переместился почта на метр. «Вперед, Тимофей! Не останавливаться! Еще чуток…»
В глазах поплыли желтые, розовые, красные круги…
В сознание Тимофей возвращался медленно. Он услышал чьи-то голоса, обрывки чьей-то речи: «А что, братец…», «Часа три назад?..», «Не больше, говоришь…», «Або четыре, ваше благородие», «А человека так нигде и не видел?», «Бог свидетель, господин офицер».
Разговор этот доходил до Тулагина точно в тягостном сне, сквозь глухую бесцветную стену.
Как и в первый раз, Тимофей с трудом разомкнул веки. Его взор по-прежнему упирался в кусок неба, только теперь не безоблачного, а лохмато-черного, грозового. Щербатый горизонт задернулся темным занавесом наплывшей из-за хребтов большой тучи. Березовая жердь колодезного журавля из белесой превратилась в дымчатую, а серая крыша сарая стала коричневой. Лишь осока не изменила зеленому цвету.