Кормилов был не испуганным, не потрясенным, а, пожалуй, безразличным. Он вяло посмотрел на Тулагина, на трясущегося Шапкина, поправил сбившуюся под рубахой бинтовую повязку. Тимофей обратил внимание, что есаул как-то неестественно косо держит голову; ее, точно невидимыми нитями, все время тянуло к правому плечу.
— Со свиданьем, есаул, — спокойно сказал Тимофей.
Кормилов болезненно крутнул головой, но ни слова не произнес.
Хмарин подтолкнул его в бок дулом карабина:
— Поздоровайся!.. У него язык усох, товарищ командир. Я зашел в спальню, значит, и тихо шашку, наган от него подалее… Ну, потом пятки малость пощекотал… Так он, не разобравшись со спанья, заругался поначалу. Матерно. А когда раскрыл зенки — язык и усох.
Тимофей поманил Шапкина:
— Помоги их благородию одеться по форме. Што за вид в исподнем.
Атаман послушно принес мундир, шаровары, сапоги есаулу, попытался оказать ему помощь, но Кормилов оттолкнул Шапкина…
Как полмесяца назад семеновцы выводили Тулагина из атаманского флигеля, так теперь Кормилова вели красногвардейцы на церковную площадь. Есаул ежился от утренней прохлады и от предчувствия неизбежного для него исхода. Он шел мелкими шажками, вкрадчиво озираясь по сторонам.
По станице то там, то тут хлопали выстрелы. Ребята Ухватеева сгоняли к церковной ограде обескураженных кормиловских вояк.
В том месте, где в прошлый раз проходил поединок, на пыльном пятачке у церковной ограды, Тимофей остановил есаула, взглянул в его белое как мел лицо:
— Ну, что? Продолжим потеху?
Тулагин попросил у Хмарина шашку, подал Кормилову:
— К барьеру, господин есаул.
Тот неуверенно взял в руки клинок.
Они встали друг против друга: один — высокий, поджарый, загорелый — свободно, мягко, другой — хотя и широкоплечий, но сгорбленный, будто придавленный к земле, мертвенно бледный — избочась, со льдом в глазах.
И красногвардейцы, и семеновцы с напряжением ждали, что будет дальше.
— Ты ж видишь, сотник, какой я… — не выдержал, с мольбой в голосе гнусаво выдавил из себя есаул.
— Таким и я тогда был. — Щеки Тимофея схватились розовым огнем. — Помнишь? Я еле держался на ногах. Так ты перед потехой еще избил меня в кровь.
Тулагин со звоном вырвал из ножен свою шашку. Кормилов не двинулся с места. И саблю не поднял для боя.
— Ну, защищайся, ваше благородие!
— Я ж раненый! — вдруг сорвался на фальцет есаул. — Я ж тобой тяжело раненный!
— Раненый? — Тулагина душил прилив негодования. — А товарищ мой комвзвода Моторин разве не был тяжело раненный вашими сволочами? И ты, гад, все же приказал порубать его на куски.