Солнце, просвечивая сквозь низкую хмарь, постепенно двигалось по небосводу в сторону заката. Ощущение голода и жажды притупилось, каждой клеткой моего тела владело чувство опасности.
Чтобы успокоиться, я снова начал трясти кости и смачно прикладывать стакан с ними на неровный струганый пол шарабана. Все же они с подвохом. Торнхелл, чистой души человек, просто не мог играть другими костями. Если взвешивать на ладони, утяжеление не было заметно, однако если я, припечатывая кости стаканчиком к полу шарабана, в момент удара чуть-чуть сдвигал стаканчик – а значит, и кости – в сторону, одна кость постоянно переворачивалась шестеркой, вторая – пятеркой, и третья – четверкой. Все продумано, да так ловко, что шулерство не заметишь даже наметанным глазом. Как, интересно, при этом Торнхелл умудрился проиграться в Рыбьих Потрохах? Видимо, от партии Белека выступал неменьший жулик, настоявший, чтобы использовали его игральные кости.
Брат Сеговий некоторое время посматривал на мои манипуляции через плечо, затем порывисто вздохнул и молвил:
– Ну что, господин Блас, хорошо? Вот сейчас, заверяю вас и прямо чувствую, вам должно стать совсем хорошо!
Я понял, что он имеет в виду состояние «прихода» и, кивнув, промычал:
– Умг-му-у!
– Через час мы будем в Пятигорье, заверяю вас, а пока – не сыграть ли нам, господин Блас, в кости?
По блестящим его глазкам я прочел: он решил, что я под «чудом» и легко проиграю все деньги, забыв себя и поддавшись азарту. Он не знает, что остатки дури давно выветрились. Я бросил кости еще три раза, все три – сдвигая стакан, и, убедившись, что смогу выиграть без труда, кивнул:
– Умг-му-у!
– Ашар запрещает по понедель… – начал брат Аммосий, но брат Сеговий с преизрядной ловкостью сунул ему локоть куда-то в область печени, отчего у брата Аммосия округлились глаза и кровь отлила от лица.
«Понедельник, – отметил я про себя. – Вспоминая известный анекдот: ну, блин, и начинается неделька! Надеюсь, за час, что остался до Пятигорья, нас не настигнет погоня, иначе я рискую разделить участь героя анекдота…»
Брат Сеговий пробрался ко мне, шелестя кулями с рыбой, устроился рядом, от чего задник шарабана изрядно просел.
– Приступим же, благословясь.
И хозяйским жестом сгреб кости, взвесил на мозолистой рабочей ладони, кивнул, бросил несколько раз, не сдвигая, разумеется, стаканчик. Всякий раз кости выпадали по-разному. Монах уверился, что кости без изъяна, и радостно потер руки.
Мы начали играть, я по-прежнему изображал опьянение – что было не очень затруднительно. Десять золотых в моем кошельке тревожили клирика от кончиков покрасневших ушей до самых, надо полагать, пяток.