— Хамской откровенности, — ввернул Кайдановский.
— Не хамской, а ошарашивающей и отчасти наглой. Эта откровенность, открытость и есть ваша самая несоветская черта. Тут же все с колыбели подпольщики. Не знаешь, что характерно, с кем чай пьешь.
— Зато сюрпризов-то сколько потенциальных, — Кайдановский развеселился, по обыкновению, беспричинно и с места в карьер. — Иллюзион сплошной. Факир был пьян. Тем было интереснее. Зрители, они же действующие лица, попадали в ящики с зеркалами, их пилили пополам, они превращались в предметы домашнего обихода, потом в голубей и тому подобное. И не совсем вы правы, Алексей Иванович, насчет чая. Вы вот не знаете, с кем чай пьете, а все гораздо сложнее, ваш сотрапезник, то есть сочаевник, и сам не знает толком, кто он; и с чаем неясности имеются: с сахаром он? с сахарином? с цианидом?
— Вы очень сообразительный молодой человек.
— Мне это уже на днях говорили, даже интересовались в связи с моей сообразительностью моей национальностью.
— Какова была национальность интересовавшегося? — спросил Вольнов. — То есть с какой колокольни трактовал он наличие сообразительности?
— Со своей, надо думать. Я вообще мало интересуюсь национальным вопросом. То есть я представляю, что таковой существует, но смутно догадываюсь, что местонахождение его не там, где принято считать. Наверно, это вид игры в своих и чужих. Плохая твоя люди? хорошая твоя люди? моя понимай нет.
— Силлогизм про человека помните? Ты — не я. Я — человек. Значит, ты — не человек. Вот и весь национальный вопрос.
— Так уж и весь, — сказал Кайдановский. — Вы не можете мне объяснить, почему я боюсь китайцев?
— Китайцев?
— Именно. Эскимосов не боюсь. Негров тоже. Теоретически никого не боюсь, хотя не проверял. А китайцев — очень.
— Я боялся одного китайца. Давно.
— Он был — кто?
— Человек при входе.
— При входе куда?
— В гостиницу «Англетер».
— Почему вы его боялись? Он был страшный?
— Там все были страшные. Однако именно он внушал мне подлинный ужас.
— Ну, вот. А вы говорите. Мой случай. Все дело в необъяснимых страхах, с них начинается необъяснимая ненависть, такие же агрессия и жестокость, потом приходит желание их объяснить, это вообще последнее дело; объясняют: врут по-черному.
— Откуда же необъяснимые страхи?
Кайдановский поглядел на Вольнова, как на дитя неразумное.
— Как откуда? так все же чокнутые.
— Вы когда-нибудь прочтете мне одну вашу сказку?
— Прочту. Про страхи, кстати, могу сейчас рассказать.
«— Вик, вик! — запищал мышонок, прыгая с гнилой колоды.
— У-у-ух! — рявкнула колода, падая в овраг.