День сиял белизной, краткий зимний снежный свет лился из окон, в аудиториях было непривычно светло, а в оконных прямоугольниках плыли пряничные образы подмалеванных сахарной глазурью пейзажей.
Завкафедрой истории КПСС, рыжая, аккуратно и модно одетая шепелявая дама в летах со слегка трясущейся головою, по обыкновению, четко и по развернутому плану излагала очередную тему своей темной умозрительной науки. Кайдановский, время от времени с умным видом на нее поглядывая, писал очередную сказку:
«Такая наличествовала на Галерной, ныне Красная, улице интереснейшая мансардочка: каждый, кто в ней хоть недолго находился, вспоминал все свои бывшие существования. Причем с подробностями.
Табуретка, к примеру, помнила, как шумел ветер в ее ветвях в период древесный, как рыли норы в ней полевые мыши в период почвенный, как хорошо было бегать по полям и лугам в качестве гончей, как жали ей туфли, когда входила она в терем, и так далее. Бывшие калифы на мансардочке встречались с бывшими аистами, а нынешние цветы спорили с клубами табачного дыма о старых войнах и забытых людях. Но нашелся один кот, который помнил только предыдущую свою ипостась, а может, и не предыдущую, но одну; он помнил собственный трактир при тракте, жену-трактирщицу, сидельцев, гужбанов с мороза — и больше ничего. Привела его со двора невеста, хозяйская знаменитая кошечка Мышильда Крысинская. Кошечка кем только не перебывала: и крепостной актрисою, и привидением, и прислышением, и наложницей фараона, летающим ящером и тому подобное, и о каждом периоде биографии могла трепаться часами, блудливая мартовская тварь. А жених ее блистательный, хоть плачь, ни фига не помнил, заколодило его на трактире.
— Ты, может, с крыши падал?
— Не падал.
— У тебя склероз?
— Я молодой, мне три года, я чудо что за кот, какой склероз.
— Тогда вспоминай.
— Может, меня раньше не было?
— А трактир?
— Может, сон приснился?
Мышильда Крысинская была сообразительная кошелка (это их с женихом ласкательные прозвища: кошелка и котомка); к тому же, кроме памяти, мансарда увеличивала и сообразительность; она рассудительно сказала беспамятному жениху:
— Откуда бы ты сейчас взялся, если бы тебя раньше не было? Все были всегда. Раз ты есть, значит, ты бессмертный. Дубоватый ты, котомка, какой.
К вечеру кот освоился на новом месте, стал блудить, залез на шкаф, свалился со шкафа, с ним свалился керамический сосуд, припечатал кота по маковке, но не разбился, а вернул животному биографию в полном объеме, инкарнацию за инкарнацией; обнаружились любопытные детали пребывания на дне морском в роли безымянной рыбы, в остроге в виде ворюги первостатейного, во облацех под видом травестийной ведьмы. Даже рукопись потаенную делали из шкуры овечки, которой кот некогда являлся, так помнил и рукопись, правда, ее потом сожгли как чернокнижное проявление оккультных устремлений.