Я улыбнулась.
Господи, как же я верила во всю эту чушь! Ну, был ли на свете кто-нибудь глупее меня? По ночам я грызла подушку и плакала, потому что рядом лежал мой муж, с которым я должна была спать, — о, принадлежать кому-то после того, как принадлежала любимой! Откуда мне было знать, что моя любимая уже давно сама спит с моим мужем — ровно через месяц с начала нашей любви; откуда мне было знать, что все слова и взгляды, от которых так замирало мое сердце, она уже давно говорит и ему, отчего он тоже не спит по ночам — не спит, не спит! — вспоминая любимую.
А потом она вышла замуж, страдая и мучаясь, и клянясь нам в любви, и говоря-говоря, что так надо, так надо, что такова жизнь. И, выйдя замуж и все еще клянясь нам в любви, тут же завела себе любовника, да вдруг и влюбилась по-настоящему, решительно выставив мужнин чемодан на крыльцо, с которым он и приехал к нам, плачущий, с трясущимися руками, и мы утешали его, как могли, такого обманутого и брошенного — мы, обманутые и брошенные, — мы утешали его, как могли, как хотели, чтобы утешили нас, завидуя ему черной завистью, потому что он мог плакать, этот брошенный муж, имевший право быть брошенным, потому что он мог себе это позволить — плакать и искать утешений, типичный обманутый муж, которого утешали любовники его жены, так и не догадавшиеся о том, что любовников — двое.
…— Я не могу без нее жить, — сказала подруга. — Теперь ты видишь, что я не могу без нее жить?
Я вздрогнула. Нет-нет, хватит воспоминаний. Какой прок вспоминать свое, когда можно послушать чужое? Какой прок испытывать боль, когда кругом и так полно желающих делать это? Я сочувственно кивнула, и мы опять замолчали.
В сущности, делать тут было абсолютно нечего, поэтому я сидела и просто смотрела по сторонам. Вот в постепенно заполняющийся зал вошли двое. Одна была смуглой, с черными, лихорадочно горящими глазами под черной гривой волос, из приоткрытого рта бешено сверкало золото зубов. Другая — в обмякших джинсах, с всклокоченным, лихо обстриженным ежиком над старым лицом — была похожа на пропойного грузчика. Они тревожно оглядели зал. Та, что была смуглой, впилась ошалелыми глазами в мою ничего не подозревающую подругу.
— Не понимаю, — нервно сказала подруга, — ведь ей хорошо со мной. Зачем же ей нужен кто-то еще?
Она судорожно стряхнула пепел. Я посмотрела на соседние столики. Две юные девочки в одинаковых белых кепках, глядя друг на друга одинаковыми серьезными глазами, рассуждали о Ницше. Еще два не менее юных создания в джинсиках явно томились от скуки. Две дамы тихо беседовали, помешивая соломинками коктейли, вернее беседовала одна, та, что постарше, а та, что помладше, слушала, глядя на свою спутницу влюбленными глазами. Какие-то смутные тени одиноко бродили вдоль стен.