– Мам?
– М-м?
– Диана рассказала мне. Ты понимаешь, про…
Слово «выкидыш» я произнести не могу. Глэсс по-прежнему не спускает глаз с колонки, и единственной заметной реакцией с ее стороны остается легкий кивок.
– Тебе от этого так плохо?
– Нет. – С тихим треском перед моими глазами лопаются тысячи крошечных радужных пузырьков.
– Но и поэтому тоже. Спрашиваешь себя, почему я сама тебе не рассказала раньше?
Я киваю.
– Потому что ты бы воспринял это с моей стороны как то, что я настраиваю тебя против Дианы, не так ли?
– Возможно.
– Не возможно, а точно. – Глэсс проводит рукой по лбу, утирая мелкие капельки пота. От колонки несет чудовищным жаром. – После того как она мне сказала, я ненавидела ее. Но когда я наконец готова была простить, уже ненавидела меня она. Честно признаться, я не знаю, как разорвать этот порочный круг, если только она тоже не приложит каких-то усилий со своей стороны.
Она запрокидывает голову и делает глубокий вдох, затем медленный выдох. Может быть, она плачет. Я не могу ничем помочь ей – и понимаю, что она на это и не рассчитывает. Я достаточное количество раз пытался быть посредником между Дианой и ней.
– Но Бог с ним, – Глэсс шумно всхлипывает, недвусмысленно давая понять, что тема закрыта. – А что произошло между тобой и Ником?
Надо произнести это быстро. Если я помедлю, я вообще не смогу раскрыть рта.
– Он переспал с Кэт. Никто из них не знает, что я это видел.
Кажется мне это или нет, сказать я уже не могу – слишком часто за последние дни сон опасно граничит с явью, – но в ответ Глэсс оборачивается ко мне, и такие знакомые черты ее лица вдруг выстраиваются в совершенно иное выражение. Лоб и уголки губ резко устремляются вниз, и широко распахнутые глаза приобретают настолько пораженное выражение, что я еле удерживаюсь от того, чтобы не засмеяться. Я чувствую себя ужасно – ведь даже при том, что произошедшее действительно ужасно, случаются гораздо худшие вещи, нежели предательство или утрата любви, но даже утраченная и преданная любовь не могла бы вызвать такой реакции.
Словно с тебя содрали кожу и натерли солью.
Эти слова проникают в мое сознание, бесцветные, без всякого выражения, беззвучные, как обрывки порожденного звуком воспоминания – воспоминания о Глэсс. Воспоминания старого, ободранного, как уголки до дыр засмотренной фотографии в выцветшей, странно-размытой сепии.
– …или ты допускаешь, что придется делить его с Кэт?
Я уверен, что пропустил первую часть фразы, и уверен, что это моя слабость или больное воображение сыграли со мной злую шутку, так как Глэсс по-прежнему смотрит на меня, но на ее лице нет ни тени изумления, ни смущения – лишь заинтересованность с легким оттенком участия. Я отрицательно мотаю головой.