— Снимаю с тебя туфли, Вишенка, а ты что подумала?
Я помогаю ей разуться, но отсюда, снизу-вверх, вид на ее ножки настолько роскошный, что я медлю. Любуюсь ямочками на коленях, гладкой кожей в плену чулок.
— Хочешь, чтобы я тебя полизал, Вишенка? — спрашиваю, покусывая губы. Хочу ее так сильно, что готов выполнить угрозу в ответ на ее «хочу».
Боги, пусть она скажет «да».
— Я сказала, чего хочу, — фыркает Аврора и даже в темноте я вижу ее ставшие похожими на свеклу щеки. — Мороженное на палочке и никакой порнографии.
Я предлагал ей звезду с неба — и не шутил. Я весь мир бы к ее ногам в тот момент положил. А Черная королева попросила мороженное.
Ну и кто из нас псих?
— Куда ты меня тащишь? — спрашивает Аврора, когда я, взяв во вторую руку ее туфли, снова тяну мою бабочку прочь. — Разве игра не сегодня?
Да, проклятье, игра сегодня, через четыре часа, и я должен провести их в покое и упражнениях на разогрев мышц. Я должен быть собран, подготовлен и думать только о том, что сегодня — чемпионат, и от того, буду ли я играть лучше, чем обычно, зависит будущее всей команды. Потому что соперникам «Воронов» этот кубок даже важнее, чем нам, ведь проигрыш будет означать большие перестановки внутри главного состава.
Боги, почему я думаю обо всем этом сейчас?
Ответ очевиден: чтобы не сойти с ума и не сделать то, что настойчиво лезет в голову, подбрасывая в костер возбуждения все больше развратных образов. В основном тех, где я поворачиваю Аврору к стене, задираю ее юбку, царапая нежную кожу бедер выше резинки чулок. Почему я так одержим ею? Почему мысль об обладании Черной королевой доставляют такое же болезненное удовольствие, как и желание ее уничтожить? Почему я не могу отделить одно от другого?
— Стой, псих! — возмущается моя бабочка, и я послушно останавливаюсь. — Нам нужно кое что обсудить, — говорит Аврора, пытаясь вывернуть запястье из моей хватки. — Например, условия, на которых я согласна и дальше корчить твою невесту.
Я должен срочно заткнуть ей рот. Потому что да, нам есть, о чем поговорить, и нет, я не готов говорить об этом сейчас. Я не готов поднимать темы, которые обязательно натолкнуть ее на вопросы, отвечать на которые я не могу и не буду. Но ведь это Аврора Шереметьева: я могу хоть лоб расшибить, пытаясь ее переупрямить, но она все равно не уступит. Единственная возможность сделать по-моему — принудить ее молчать. Но сделать это можно только силой, а я не хочу ломать крылья моей ар’сани. Пока не хочу.
— О чем ты хочешь поговорить? — спрашиваю я, с недвусмысленным намеком толкая ее к стене. Не хочу, чтобы мы узнали друг друга здесь: в темноте, в неприятных запахах и отдаленных возбужденных голосах, которые договариваются, у которого из выходов нас ловить. Ненавижу журналистов. Ненавижу то, что они могут сделать с жизнью других людей одним сраным заголовком и парочкой размазанных фото.