Скоро на горизонте показался сам Остров – сперва крошечный, с наперсток. Мотылек обреченно наблюдал, как он становится всё больше, как прорисовываются сначала крутые холмы, потом многочисленные храмы на холмах, потом кресты на храмах. На Острове было пять храмов – и все из красного кирпича. Сейчас, освещенные пламенем заката, они были налиты тяжелым, кровавым цветом: ткни – и брызнет.
Когда-то Остров населяла большая монастырская община и храмы были местом паломничества. На заре советской эпохи монахов выслали: кого – на Север, кого – сразу на небо; а в монастыре устроили лечебницу для душевнобольных. Времена были тяжелые, душа болела тогда у многих – клиника заняла все пять храмов и стала одной из самых больших в Поволжье, принимая в лучшие времена до трехсот пациентов. В часовне помещался больничный архив. Персонал с семьями поселили сначала в наскоро сколоченных бараках, а потом люди постепенно отстроили себе добротные дома, обзавелись скотиной, разбили огороды – благо места на пышных холмах Острова было достаточно. Сейчас, в начале восьмидесятых, здесь насчитывалось уже немало династий: в лечебнице работали второе и третье поколения.
Дед с Мотыльком приехали на Остров недавно – семь или восемь лет назад. Прежней жизни Мотылек не помнил совсем, как и своих родителей. Над его кроватью дед повесил маленькую стершуюся фотографию (любил повторять: «Помни дочь мою, мать твою!»): большеглазая старшеклассница в белом школьном фартуке и с бантами-веревочками – вот и всё, что он знал о своем прошлом.
А настоящее не радовало. Дед работал в психушке, пару лет назад дослужился до старшего санитара. Пил много, постоянно – реже до бесчувствия, чаще до безумной, горячечной злости. Потихоньку сходил с ума. Бил Мотылька нещадно: в трезвости – объясняя причину в перерывах между побоями, по пьяни – без лишних слов, просто так. Легкие щелбаны и тычки именовал «стопариками», пинки и удары посильнее – «стакашками», а полосование ремнем уважительно величал «пол-литрой».
«Сегодня будет пол-литра, не меньше», – обреченно размышлял Мотылек, наблюдая приготовления рыбаков к причаливанию. На Остров не глядел – и так чувствовал его приближение: холодные змейки бежали по звеньям позвоночника, кольцами сворачивались в животе, тяжело клубились там; кровь стала холодной, как вода за бортом.
Рулевой направил катер прямо к ветхому домику на причале, который на десяток метров выдавался с крутого берега в реку. Двое рыбаков копошились у люка трюма.
Шум мотора резко стих. Под частый плеск волн и крики чаек катер, покачиваясь, ткнулся в старые автомобильные шины и пришвартовался.